Черепаший вальс - стр. 78
Александр, казалось, не замечал груды блестящих пакетов под ногами. Его отсутствующий взгляд все еще блуждал там, в другой комнате, пустой и мрачной, где лежала безмолвная, бестелесная мать, сжимая на груди тонкие руки. Она разняла их на миг, лишь чтобы попрощаться с ним. «Приятно вам повеселиться, – прошипела она, почти не разжимая губ. – Если вам дадут время и возможность, вспомните обо мне». Александр ушел, унося в себе ненужный поцелуй, который хотел подарить матери. Глядя на пляшущие в камине языки огня, он пытался понять, почему мать так холодна. Может, она его никогда не любила? Может, вовсе не обязательно любить своего ребенка? От этой мысли в его душе разверзлась такая бездна, что у него закружилась голова.
– Жозефина! – крикнула Ширли. – Чего мы ждем? Пора открывать подарки!
Жозефина хлопнула в ладоши и объявила, что сегодня в порядке исключения подарки разрешается открыть до полуночи. Зоэ и Александр будут по очереди изображать Деда Мороза – наугад вытаскивать из кучи коробки и свертки. Рождественский гимн разнесся по комнате, набросив на печальный вечер священный покров. «Ночь тиха, ночь свята, в небесах горит звезда…» Зоэ зажмурила глаза и протянула руку.
– Гортензии от мамы, – объявила она, вытащив длинный конверт. И прочла надпись: – Счастливого Рождества, любимая моя девочка.
Гортензия схватила конверт и открыла – с некоторой опаской. Что там? Открытка? Назидательная записка с объяснением, что жизнь в Лондоне и учеба стоят дорого, что мама и так выложилась по полной программе, а потому новогодний подарок будет чисто символическим? Напряженное лицо Гортензии разгладилось и засияло, словно в нее вдохнули целое облако удовольствия: «Купон на день совместного шопинга, солнце мое». Она бросилась матери на шею.
– Ой, мамочка, спасибо! Спасибо! Как ты угадала?
Слишком хорошо я тебя знаю, хотела сказать Жозефина. Знаю, что безоговорочно, без всяких трений и умолчаний, нас может объединить лишь одно – неистовая гонка за покупками, пиршество трат. Она промолчала, растроганная благодарным поцелуем дочери.
– И пойдем туда, куда я захочу? На весь день? – изумленно спросила Гортензия.
Жозефина кивнула. Она угадала точно, хотя ее немного печалила собственная прозорливость. А как иначе выразить свою любовь к дочери? Почему она выросла такой жадной и пресыщенной, что только надежда провести целый день в магазинах может вызвать у нее прилив нежности? Что тому причиной – скромный образ жизни, который ей пришлось вести, или наше жестокое время? Нет, нельзя все списывать на эпоху, на других. Я тоже виновата. Моя вина родилась в ту минуту, когда я впервые не сумела понять и утешить ее, откупившись подарками. Я любовалась изысканным изгибом платья на ее стройной талии, изяществом облегающего топика, ее длинными точеными ножками, обтянутыми узкими джинсами, – а она радовалась подношениям, которые я складывала к ее ногам. Меня ослепляет ее красота, и я хочу оттенить ее, чтобы скрасить раны, нанесенные жизнью. Куда как проще творить этот мираж, чем дать совет, быть всегда рядом, залечить душу – для этого я слишком неуклюжа. Мы обе расплачиваемся за мои ошибки, дорогая моя, красавица моя, как же я тебя люблю…