Челтенхэм - стр. 105
За свою жизнь я радикально менялся дважды. Сегодня не то что того сентиментального эгоистичного юнца, которого ты, может быть, помнишь, давно нет на свете, нет даже того, кто его сменил в годы моих странствий и сражений, когда судьба так причудливо нас сводила и разводила. Теперь живет и царствует кто-то третий, и мне удивительна (а во многом и неприятна) сама мысль о том, что с него можно спросить и потребовать объяснений за прегрешения двух его предшественников.
То же могу ответить и по второму твоему вопросу. Ты предлагаешь мне самое трудное – абстрагироваться от обстоятельств. Боюсь, эта задача мне не по силам. Ты прекрасно знаешь, что практически все свои злодеяния я творил по соображениям государственной необходимости, но маска прирастает к лицу, и теперь мне самому трудно ответить на вопрос: а не был ли я уже рожден тем монстром и кровавым чудовищем, каким ныне предстаю в общественном, да и в твоем мнении?
Нет. Даже здесь, даже наедине с тобой я не могу удержаться от оправданий. Господь, который сломал наши с тобой жизни, взамен даровал нам возможность выбирать судьбу. Ты предпочел короткую жизнь гения – даже не посчитался с Оливией. Я пошел по пути Влада Цепеша. Возможно, возможно – и как тут не вспомнить бедняжку Элис, – существовал и другой способ защитить Англию. Допускаю, что она и не нуждалась в такой защите, но это уже вне нашего разумения. Я же понимал одно: любая перемена политической погоды, пустяковая договоренность сильных мира сего – и наш заповедник гоблинов превратится либо в вагонетку с рудой для чьей-то индустрии, либо просто в свалку отходов, либо и то и другое одновременно – и это уже не говоря о Франции, Испании с недоумком Филиппом и прочих прелестях местного разлива. И что же, нам, подобно жуку в басне, ждать и гадать: наедет на нас колесо телеги или, может быть, минует?
Но прости, во мне говорит усталость. Вернемся к теме. Подобно хорошо нам обоим известному летающему аристократу, и ты, и я, и все – мы родом из детства. Концепция о страшных последствиях моих детских страданий наверняка уже сидит у тебя в печени – и все же я не знаю, что сказать. Да, я по-прежнему считаю, что был очень мягким, домашним, можно сказать, оранжерейным ребенком, попал в крайне жесткую, крайне иерархичную среду и после нескольких лет мучений и издевательств не нашел ничего лучшего, как самому стать кошмаром для своих мучителей. Да, я лгал во спасение и морочил головы, чтобы мои враги нападали не на меня, а на кого-то третьего, а если повезет, то и друг на друга, и в растерянности ко мне же приходили за объяснениями, то есть за следующей порцией обмана.