Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени - стр. 25

. Их интересовало влияние народной культуры различных регионов России на своеобразие ритуалов, связанных с деторождением. Родинный обряд выступал неотъемлемой частью изучения обрядов жизненного цикла. В одном из первых исследований, посвященном изучению родинной обрядности, И. И. Срезневский показал устойчивость языческих верований, их большее, нежели установок христианской традиции, влияние на сферу деторождения. Исследование основывалось на анализе церковных книг и результатах этнографических наблюдений автора в различных регионах России. Этнографы уже тогда понимали, что «смысл и истинное значение отдельных родильных обрядов и верований выясняются сравнительным изучением их у различных народов земного шара»[94].

Именно русские этнографы XIX века разработали программу полевых исследований родинных обрядов. Скажем, знаменитая анкета В. Н. Харузиной включала 256 вопросов и содержала сбор сведений по восьми разделам: бесплодие и отношение к незаконнорожденным, беременность, родины, присутствующие на родах лица, уход за младенцем, смерть младенца или матери, имянаречение и крещение, «чудесные рождения». Этнограф стремилась «отыскать корни обряда»[95]: понять выбор родинного места, ритуала кувады как сопереживания, смысл манипуляций с плацентой, возможностей применения на родах тех или иных растений, истоки различных табу и процедуры «правки» ребенка.

Трудно переоценить первичные выводы тех пионеров этнологической науки, выявивших общее и особенное в обычаях родовспоможения в различных культурах и обществах, их смелость в обращении к таким табуированным темам, как представление о «нечистоте» родильницы, культивируемом религиями мира, или, напротив, о пользе для психосоматического состояния женщины магических практик (ведь это шло вразрез с укреплявшейся в своих позициях профессиональной медициной)[96]. С высоты сегодняшнего дня можно точно сказать, что подход В. Н. Харузиной был новаторским. Полтора столетия назад она писала о том, как важно «проникнуть во внутренний мир исследуемой группы», – тема, рожденная мировой социологией столетием позже[97]. Она была убеждена в перспективах исследовательской работы именно женщин-этнографов (на это же указывала О. П. Семенова-Тян-Шанская, долгое время изучавшая быт крестьян Рязанской губернии[98]) – и тем опережала массу выводов и призывов современной западной гендерной антропологии. И В. Н. Харузина, и О. П. Семенова-Тян-Шанская прямо подчеркивали, что женщинам-исследовательницам, ввиду их половой принадлежности, легче получить «доступ к интимной стороне жизни женщины», а мужчины-этнографы в силу невозможности получить нужную информацию просто опустят ee в своих описаниях. В работах этих первых российских женщин-ученых, увлекавшихся этнографическими описаниями, можно найти немало указаний на то, как осуществлять практики, ныне именуемые включенным наблюдением, глубинным интервьюированием, обе они писали о необходимости не сухого и абстрагированного сбора материала, a о сопереживании респонденткам, необходимости «соучастия» и эмпатии со стороны исследователя