Человек, которого нет - стр. 6

Мне всегда виделось это проще: я не хотел ждать случая, чтобы усомниться еще больше (ведь куда еще больше?), я не хотел рассматривать бесчисленное число оттисков, придуманных мною только для того, чтобы забыть, что это я придумал все это: себя, свое подсознание, свои фантазии, случайные идей, закопанные под дубом в соседнем парке в маленьком коричневом ящичке, обитым дерматином. Ведь выход прост – выйти за пределы своей придуманной реальности. Что мне мешает встать посреди улицы, среди безжизненных фантомов, проникающих сквозь меня, как это делают атомы вселенной, и крикнуть в бесплодную атмосферу бытия, и крик мой разнесется на сотни, тысячи верст, и словами, разрывающими раскаленный воздух, будут “cogito ergo sum!” Но я все же пока этого делать не хотел, не смел, – и все тут. Зачем все это, если мой мозг постоянно формировал неисчислимые потоки несоизмеримых между собой всплесков, показывая картины невиданных доселе фантасмагорий. И стоит ли думать, стоит ли рассуждать над всем этим, чтобы в конце услышать испещряющее “зачем”?

Лица людей проносились мимо меня туда, где не существует оков, где не существует ничего существенно важного, – и все это влетает в мой мозг посредством неисчислимого числа нейронов только затем, чтобы снова обратиться в моей голове неуловимым запахом бесконечных фотопсических галлюцинаций. Я сомневался в реальности человеческих лиц, которые подобно свойствам только моего тела, формировались так же, как когда-то формировалось мое тело, мои обвислые щеки, скулы, иссиня-фиолетовые мешки под глазами, которые способны вместить в себя весь тот бред, который блуждает под покровом ночи моих фантазийных спекуляций, а так же под покровом моего теплящегося тела, покрытого ворсом заиндевелых лесов, конечно же, в миниатюре. Это все было похоже на бред, с которым, надо сказать, я уже свыкся, бред, сковывавший мои члены невидимыми капроновыми нитями, которые срезали его, впиваясь в мой эпителий. Просторы ало-красных фланелевых полей, рубцами боли перекатывавшихся по телу, а затем встающих в ряды выжженных капроном следов от перетянутых нитей, которые еще недавно (а, быть может, все-таки давно) стягивали мои руки и ноги в том положении, в каком они еще были в девственном чреве материнского лона.

Никто не в состоянии определить важность высказываний, определяющих конъюнктуру действительности; никто не в состоянии даже определиться с выбором своих устоев, если не сказать догм, своего кредо, обязывающего индивида стремиться к совершенству путем самосовершенствования (пускай вас не пугает затейливый каламбур моей мозговой активности, которая породила столь заумные высказывания, увековеченные на листе бумаги). Кто смог бы мне рассказать о мире в целом, или, может быть, о какой-нибудь определенной его части? Ведь большинство даже не в состоянии сделать маленькую аннотацию к бессмертной части нашей культуры, жизни и других не замечаемых частях жизни, аспектах несуразных частиц нашего волеизъявления, – наоборот, все эти люди пытаются сказать нам, что знают мир в каждой многогранной его точке. Но как, спрашивается, как они могут познать мир, если это только кратковременная вспышка моего самолюбия, желавшего однажды создать сей мир для успокоения своего я, которое никак не могло приспособиться в другом – холодном и чуждом для моей натуры – мире. Как они, черт возьми, могут знать этот огромный мир, если этот мир только часть моего воображения, которое бродит по созданным мною улочкам, созданным мной траекториям, формулам, гласящим, что