Человек из красной книги - стр. 7

Настасья получалась именно такой, он это увидел сразу, как только та поднялась из лужи, отревелась и заключительно коротко ойкнула, подтянув под себя слегка ушибленную ногу. Он и потом, через годы их совместного существования в одном пространстве, не разочаровался в том своём странном поступке, в этой нехарактерной ему вольности, которую он разрешил себе, введя в свой дом совершенно чужого человека. Наверное, он искал в ней мать, в этой довольно приятной на вид девушке-женщине-тётеньке. Он всегда искал мать, которой не имел, по сути, никогда, так уж у него в жизни получилось.

Когда она переоделась, отмылась и предстала перед ним в новом облике, он сразу догадался, что существенно переоценил потребность в материнской опеке. Даже хотел поначалу отыграть всё назад, пока ещё не настал тот момент, после которого осуществить подобное было бы уже неприлично и совестно, коли сам же и вовлёк милую одинокую бетонщицу в эту сомнительную историю. Он вдруг поймал себя на мысли, что, хоть жёсток и неуступчив в главных делах, но не против иногда побыть в шкуре безропотного телёнка, легко пасующего перед надобностью решить житейское вот так вот, по-дурацки.

Настасья на удивление быстро вникла в суть предписанных ей обязанностей и даже немного расширила круг своих женских забот. Павел Сергеевич пришёлся ей по душе в тот момент, когда протянул руку в сторону её лужи и раскрыл по-мужицки широкую ладонь, ожидая, пока Настасья за неё уцепится. И ещё когда подал чистенький платочек, утереться. Никогда никто не подавал ей платка, – да и не было сроду таких твёрдо накрахмаленных платков у тех, кто в её предыдущей жизни считался мужиком.

В общем, уже на следующий день, как поселилась, заслышав, как подъезжает машина, она встала у двери с тапками наготове и чистой сухой тряпкой, чтобы сразу же, как войдёт, обтереть его лаковые туфли на шнурках. И надела лучшее из того, что имела в запасе, что ещё утром перевезла по новому адресу. Плюс ко всему, на кухне всё тёплым держала, чтобы только догреть по-скорому и сразу подать, если пожелает. И лучше молча, чтобы не напрашиваться на пустой для него разговор: захочет – сам заговорит, а она ответит.

Он остался доволен, хотя виду не подал, просто покивал, но всё от неё принял: поел, что наготовила, и одёжу эту оценил – она поняла по тому, как коротко, но внимательно окинул её взглядом снизу доверху. Спросила ближе к ночи, когда у себя в кабинете находился, бумаги глядел. Стукнула едва слышно два раза:

– Хотите чего, Павел Сергеич, или мне спать? – Это и была её самая первая попытка, осторожная проба хозяина на мужскую твердокаменность. Ей отчего-то уже тогда захотелось вдруг стать настоящей крепостной девкой, нужным довеском в его большой и красивой жизни, которой он жил где-то там, на стороне, и от которой ужасно уставал. Он – добрый барин, вольный в своих желаниях и трудах, она – преданная исполнительница любого его вздоха или намёка, добросовестная и согласная на любое пожелание.