Человек боя - стр. 37
Сдерживая сердцебиение, Крутов подъехал к деревне, обогнав какого-то велосипедиста – незнакомую девушку в джинсах и футболке, и притормозил на пригорке, глядя на панораму Ковалей. Его дом, в котором он прожил без малого восемнадцать лет, стоял вторым от дороги, на берегу небольшого пруда, и с виду совсем не изменился: оцинкованная крыша, светящаяся нежным янтарным блеском мансарда, стеклянная веранда, полускрытая яблонями (антоновка и штрифель), зеленые дощатые стены, антенна над крышей, за высоким – в рост человека – деревянным забором из ровных фигурных досок кусты черемухи и сирени. Какими словами можно выразить чувства человека, вернувшегося домой после долгих странствий? Не было этих слов и у Крутова.
Девушка на велосипеде проехала мимо, глянув на водителя с явным интересом, но мысли Егора были заняты другим, и на взгляд из-под густых длинных ресниц он не отреагировал никак. Отпустил тормоз, тихо скатился с пригорка к дому и остановил машину у ворот. И тотчас же распахнулась дверь в сени, словно его здесь ждали, и на пороге возник дядька Осип, великан с круглой лысой головой и седыми усами, громадный и меднолицый, с хитрыми, вечно смеющимися глазами. Он был старше Крутова на тридцать лет, однако выглядел гораздо моложе, несмотря на почти голую голову.
– Батюшки-светы, никак Егорша приехал! – пробасил он, приближаясь и вытирая громадные руки о фартук; видно, готовил ужин. – Вспомнил наконец. Баба Аксинья ономнясь[9] тебя во сне видела, будто бежал ты по болоту голый, а за тобой какая-то девица невиданной красоты гналась. Грит: это ён приедет непременно. Вишь, ты и прикатил. Ну, проходи, проходи, чего застрял? Дом-то твой теперя. А я тут ужин варганю.
Они обнялись. От дядьки вкусно пахло дымом, стружками и жареным луком. Он обхватил Крутова за пояс и приподнял от земли на метр, демонстрируя хватку охотника на медведей. Судя по всему, силы в его руках не убавилось. Егор еще помнил, как эти руки подбрасывали его, мальчишку, вверх на добрых два метра и шутя валили с ног быка, ухватившись за рога.
– Топай, племяш, – подтолкнул его к дому дядька. – Комната твоя стоит нетронутая. Аксинья кажен день молится на нее.
– А где она?
– К Фросе пошла, за молоком.
Крутов вошел в прохладные сени, где стояла кадка с колодезной водой, лежали дрова, а по стенам был развешан домашний инвентарь, потом шагнул в дом, жадно разглядывая его убранство, не менявшееся из века в век.
Справа стояла огромная русская печь с лежанкой, на которой он когда-то по вечерам в зимнюю пору любил читать приключения и фантастику, коник напротив – скамья в виде длинного ящика с крышкой, стол с выскобленной до блеска столешницей, слева – комната бабушки Ули, покойницы, дальше горница на полдома с телевизором в углу, сервантом, кроватью и столом с четырьмя стульями, и за печью – две спальни. Крайняя принадлежала ему, Егору Крутову.