Человечество: История. Религия. Культура Древний Рим - стр. 85
Придя в ярость, диктатор отдал приказ сорвать одежды с начальника конницы и приготовить розги и топоры. Ликторы уже срывали с Фабия одежды, когда он, взывая к верности воинов, скрылся среди триариев, стоявших на сходке в задних рядах, а там уже нарастало возмущение. Крики распространились по всему собранию: кое-где слышались мольбы, а кое-где и угрозы. Неспокойно было даже на трибунале: легаты, окружавшие кресло диктатора, просили его отложить дело до завтра, чтобы дать утихнуть гневу и самим обдумать все не спеша. Но этими речами легаты скорее восстановили диктатора против себя, нежели примирили его с начальником конницы: им было приказано сойти с трибунала. Пока через глашатая диктатор тщился добиться тишины, наступила ночь и положила конец противоборству.
Начальнику конницы было приказано явиться на другой день, но все твердили, что назавтра Папирий, задетый и ожесточенный самим сопротивлением, распалится пуще прежнего, и Фабий тайком бежал из лагеря в Рим. По совету отца, Марка Фабия, уже трижды бывшего консулом, а также диктатором, он немедленно созвал сенат. Начальник конницы еще не успел закончить своего выступления, когда перед курием вдруг послышался шум: это ликторы прокладывали дорогу диктатору. Узнав о бегстве Фабия из лагеря, он тотчас пустился с легкой конницей в погоню. Вновь начался спор, и Папирий приказал схватить Фабия. Он неумолимо стоял на своем, невзирая на мольбы первых из граждан и всего сената в целом. Тогда отец юноши, Марк Фабий, сказал: «Раз уж ни воля сената, ни мои преклонные годы, коим ты готовишь сиротство, ни доблесть и знатность начальника конницы, которого ты сам себе выбрал, ровным счетом ничего для тебя не значат, как не значат и мольбы, не раз трогавшие сердца неприятелей и смягчавшие гнев богов, то я обращаюсь к народным трибунам, я взываю к народу, и раз ты отвергаешь суд своего войска, своего сената, то ему я предлагаю быть твоим судьей, ему, единственному, кто имеет, наверное, больше власти и силы, чем твоя диктатура».
Из курии пошли в народное собрание. Поначалу слышались не столько связные речи, сколько отдельные выкрики; наконец шум был перекрыт негодующим голосом старого Фабия: он порицал Папирия за надменность и жестокость. На его стороне было влияние сената, расположение народа, поддержка трибунов, память о войске в лагере; другая сторона толковала о неколебимости высшей власти римского народа, о долге воина, указе диктатора, перед которым благоговеют, как перед божественной волей, о Манлиевом правеже, о том, как польза государства была им поставлена выше отцовской привязанности.