Чекист. Западный рубеж - стр. 5
Убрать Тухачевского с должности командующего фронтом? Если постараться, вполне посильно устроить диверсию, террористический акт. В принципе, если хорошо постараться, смогу это сделать даже сидя в Москве. А что потом? Скорее всего, вместо будущего «красного» маршала Каменев поставит кого-то другого, и не факт, что это будет Фрунзе. Убрать самого Главкома? Тоже не выход. Не стоит забывать, что Каменев и Тухачевский всего лишь исполнители, а инициаторами и вдохновителями является Политбюро.
Остановить наступление на Варшаву я не смогу, это точно. Уж если Троцкий не смог переубедить членов Политбюро, что взять с рядового коммуниста. Впрочем, с чего я взял, что Троцкий являлся противником похода в Польшу? Да с его же собственных слов, потому что Лев Давидович писал в воспоминаниях, что инициаторами были Ленин и Сталин, а он, «мирная овечка», выступал категорически против. Но можно ли верить на слово человеку, выступавшему за «перманентную» революцию? Мемуары же, как известно, есть одна из разновидностей художественной литературы. А Троцкий, «задним числом», мог приписать себе что угодно. Ну кто же признается в собственных промахах, если есть возможность свалить их на других?
Стало быть, главная задача – минимизировать потери. Как именно, я пока не знаю, но придумаю.
В Москве меня теперь ничего не держало. Все дела сделаны, отчеты составлены. Оставалось только «пристроить» художника-самоучку, да попрощаться с Наташей.
Но, как и положено начальнику, вначале следовало проверить личный состав и бронепоезд, отдать приказ паровозной команде – согласовать график движения с железной дорогой, а завтра с утра выезжаем.
В Москве я уже дней пять и, к моему удивлению, красноармейцы до сих пор не разбежались, и не спились. Возможно, «втихаря» и попивают в своем вагоне, но чрезвычайных происшествий не произошло, и пьяных я пока никого не видел. Но чем быстрее мы отсюда уедем, тем лучше, потому, что сколько бы ни старался командир взвода занять бойцов, рано или поздно они начнут беситься от безделья. По Москве они уже погуляли, на рынках и барахолках потолкались, а зрелищных мероприятий, вроде театра или цирка, в первопрестольной не было. А, нет, в Большом театре давали какой-то балет, но желающих отправиться на представление не было.
Наш бронепоезд все больше и больше напоминал цыганский табор. Мало нам развешенного вдоль и поперек путей нижнего солдатского белья, так кое-кто из личного состава начал потихонечку обустраивать на перроне нечто среднее между шатрами или палатками, приспосабливая какую-то мешковину, куски дефицитного брезента. Я из-за этого ругался, требовал убрать. Слушались, все убирали и разбирали, но как только я уходил, все возвращалось на круги своя. Но слишком сильно ругать бойцов не стоило. Май двадцатого выдался слишком жарким, а спать в раскаленном за день бронепоезде – удовольствие ниже среднего. Подозреваю, что в вагонах на ночь оставалась лишь Нюся, да Тимофей Веревкин. Для юной женщины в палатках не было места, а художник, как я подозревал, просто не замечал жары.