Чекист. Польская линия - стр. 2
Мы прогулялись с Таней по набережной Москва-реки, обогнули Кремль, а куда идти дальше, я просто не знал. Будь это моя Москва, сводил бы девушку куда-нибудь в Аптекарский огород, Музеон, а то и в парк Зарядье, а куда податься молодым людям в двадцатом году прошлого столетия, ума не приложу. В парк, что ли сходить, да где нынче парки? Деревья либо на дрова спилили, либо обнесли здоровенным забором, чтобы посетителей не пускать. И в ресторан девушку не поведешь – и не по средствам, и не по должности.
Вышли на Тверскую, свернули в Камергерский переулок, еще без памятника отцам-основателям, да и сами они живехоньки – здоровехоньки, спектакли ставят, с актерами ругаются, драматургов притесняют. Зато проходя мимо Московского художественного (а с недавних пор еще и академического) театра, я с удовольствием принялся рассказывать Татьяне о сложных взаимоотношениях между Станиславским и Немировичем-Данченко, черпая сведения из прочитанных некогда книг, а особенно из еще ненаписанного «Театрального романа». Подозреваю, что девушка восприняла мою осведомленность не за общую эрудицию, а за особенности чекистской службы. Типа – «пасет» чека лучших режиссеров страны, глаз не спускает! Но специально на режиссеров чека глаз «класть» не станет, да это и незачем, потому что славные служители всех девяти муз следят друг за дружкой похлеще штатных сотрудников, а что случись – наперебой побегут на Лубянку, да еще и друг друга локтями отпихивать станут. Скажете, не бывало такого, все придумали? Ну, ваше право не верить.
На здании МХАИ висела одна единственная афиша, размытая дождем, где значилось, что театр сегодня дает мистерию «Каин», поставленную по произведению Джорджа Байрона. На «Каина» я бы не пошел, а вот в буфет сходить можно. Похоже, Татьяна уже успела проголодаться. Впрочем, какой может быть нынче буфет? Если такой, как спектакль, то лучше перетерпеть. Но девушек баснями не кормят, и я повел боевую подругу на Лубянку.
В столовой на Лубянке уже который день кормят рисом. При желании, это блюдо можно назвать либо жидкой кашей, либо густой похлебкой, но не суть важно. После щей из квашеной капусты и супчика «карие глазки» из опостылевшей воблы, рис пошел на «ура». И даже то, что к нему не давали хлеба (решением общего собрания вся мука из столовой отправлена на Польский фронт), рис все равно казался райским блюдом. Народ трескал так, что за ушами пищало, а семейные пытались украдкой слить похлебку в баночки или котелочки, чтобы отнести домой, но это дело пресекалось суровым товарищем Янкелем – начальником столовой, не разрешавшим выносить еду за пределы Лубянки, невзирая на чины и звания. Вон, сам Ягода вчера попытался прихватить с собой лишнюю порцию, но его остановили и, к собственному смущению и тихой радости рядовых сотрудников, управляющий делами Особого отдела ВЧК вынужден был вернуться обратно и все съесть. Давился, но ел. Пожалуй, товарищ Янкель выпустил бы только самого Феликса Эдмундовича, но я себе плохо представляю, чтобы Дзержинский что – то выносил с Лубянки.