Чекист. Польская линия - стр. 16
– Все, дорогие товарищи, оставляю вас. – Повернувшись ко мне, вздохнула: –Владимир, очень тебя прошу – говори, как можно проще и не используй своих любимых жаргонизмов.
– Когда это я жаргонизмы использовал? – недоуменно поинтересовался я.
– А «жесть» – не жаргонизм? А кто постоянно говорит – «крышу снесло», или – «трубы горят»? Или – «порвать, как Бобик грелку»? Англицизмы твои, ненужные – «хайпнуть», «фейки», кто употребляет? Я таких словечек, как у тебя, ни в тюрьме, ни в ссылке не слышала. Теперь-то привыкла, но поначалу, хоть словарь нового арго составляй. Понимаю, в Архангельске много словесной шелухи осталось после интервенции, но постарайся за языком следить.
Я слегка смутился. Ну, что тут поделаешь, если сленг двадцать первого века из меня так и прет?
– Постараюсь, – вздохнул я, а потом хмыкнул: – Зато я нецензурных слов не использую.
– А, – махнула рукой Наталья. – Мату товарища Мишеля и без тебя обучили.
– Руський матьюг – тре бьен! – вступил в наш диалог француз. – Все виражаеться пиросто и содьержательно!
– Ладно, как ты любишь говорить – ну вас на фиг, а я пошла.
Наташа убежала по своим коминтерновским делам, оставив нас вдвоем.
Француз, почесав небритый подбородок знакомым жестом, скорее похожим на жест алкоголика, а не просвещенного европейца, залез под стол, и вытащил оттуда бутыль с чем-то мутноватым, не очень похожим на изысканное французское вино и спросил:
– Владьимир, а ви не хотел випьить на посошéк?
Я не враз понял, что он имеет в виду, а расшифровав загадочный «посошéк», помотал головой.
– Спасибо, но у меня дела. Если хотите выпить – пейте, а я пойду.
Потье быстренько убрал пойло обратно под стол, вытащил из – под груды мусора наполовину исписанный блокнот и попросил:
– Владьимир, раскажьитье мине про Аркангельск.
Мишель прекрасно владел русским языком. Если бы не акцент – неподдающаяся буква «х», из – за чего он забавно выговаривал некоторые слова, ударения на последний слог и еще кое-какие тонкости, из него получился бы прекрасный собеседник. Впрочем, если долго общаешься с иностранцем, хорошо говорящим по-русски, то через какое-то время перестаешь обращать на «дефекты» речи.
Я принялся вдохновенно рассказывать об истории Русского Поморья, стараясь говорить предельно просто и коротко. Увы, не всегда получалось. Поведал, как русские романтики и искатели приключений двигались из Великого Новгорода на Северную Двину, основывали там поселения, дружили с биармами, вступали в жестокие схватки с хищниками-норманнами. И, что задолго до появления «окна в Европу», Холмогоры, а следом за ним и другие северные города, служили настоящей дверью, через которую везли в белль Франс тонны пушнины и рыбы, километры льна и парусины, завозя обратно бутыли французских духов и бочки французского вина. Рассуждал и о том, что кардинал Ришелье спас от голода Францию, закупив за гроши (точнее, за су и денье) у русских купцов зерно. О том, что Архангельск – город свободных поморов, не знавших, что такое крепостное право. Словом – выдал французскому журналисту все свои наработки, что я когда-то (давным-давно, когда служил переплетчиком в библиотеке) публиковал в газетах Архангельска.