Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть вторая - стр. 53

ЛЬВОВСКИЙ. Апофатически.

ГОРАЛИК. Да – и то, что не описано, то и есть ты; давай иногда пробовать и непосредственно о тебе? Вот возвращаясь к школе: я помню, меня поразило когда-то в нашем разговоре, что ты не был отличником.

ЛЬВОВСКИЙ. Нет, а почему я должен был быть отличником? Учился на четверки-пятерки. Было не очень понятно зачем – ну кроме того, что «надо».

ГОРАЛИК. Это редкий случай, когда ребенок вообще задавался этим вопросом.

ЛЬВОВСКИЙ. Я не задавался этим вопросом – это просто значит, что не было мотивации. Родители не очень меня с этим давили – ну то есть когда уж я совсем переставал учиться (а так пару раз бывало), они начинали беспокоиться, но в целом… Ну и конечно, какие-то предметы мне давались хорошо, какие-то хуже.

ГОРАЛИК. Тебе что-нибудь было интересно из того, что тебе давала школа?

ЛЬВОВСКИЙ. В целом это, кажется, было слишком легко и потому не очень интересно. Выяснилось в какой-то момент, например, что у меня хорошая визуальная память, – поэтому когда меня вызывали с места что-то говорить, например на уроке биологии, – ну, я вставал, опускал глаза в учебник, видел страницу – и мог ее тут же близко к тексту пересказать. Я и в университете потом сдавал сложные предметы похожим способом, визуальная память, моторика и совсем немного головы. К восьмому классу, с подачи отца, опять же, я начал вести себя. Это был – ну, предположим, 1987 год, мы тренировались писать сочинения – ну я и написал одно по «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, второе по «Повелителю мух» Голдинга, а третье по «Иуде Искариоту» Леонида Андреева – это меня развлекало, но тут я как раз вовремя перешел в химическую школу.

ГОРАЛИК. И тут перестройка. Я немножко младше тебя, но застала все-таки 1987–1989 годы в полном сознании, мне было 12 лет, когда началось, и это была огромного значения история для меня.

ЛЬВОВСКИЙ. Это было большое потрясение – но, кажется, все-таки в значительной степени индуцированное тем, как реагировали взрослые. Дело в том, что – ну, вот я помню, я помню, что как-то мама моей одноклассницы, сослуживица отца (это было до 1985 года точно), принесла домой книгу, обернутую в газету. Родителей не было дома – и вот она из каких-то совершенно недоступных мне соображений оставляет эту книгу и говорит мне, чтобы я, значит, ни в коем случае в нее не заглядывал, – причем она, кажется, действительно имела это в виду, хотя, казалось бы, взрослая женщина… Передай, – говорит, родителям, – только пообещай, что не будешь заглядывать. Я пообещал, мне было несложно. Толстая такая книжка, в мягком переплете, сантиметров пять толщиной, называлась «Крутой маршрут» – видимо оба тома там были под одной обложкой. Читал я всегда очень быстро – так что к моменту прихода родителей – а вернулись они уже к часу ночи, наверное, – я много успел из нее прочитать, а потом еще в их отсутствие дочитывал. И Антона Антонова-Овсеенко я читал уже к тому времени, и, кажется, «Большой террор» Конквеста. Ну и в целом – не то чтобы со мной не говорили о таких вещах. Помню еще, как в начале 1980-х мы были где-то на отдыхе – Рига, Одесса – не соображу – и там слушали радио, папа брал с собой небольшой приемник, кажется, собственноручно им сделанный, – там глушилки гораздо хуже справлялись, было существенно лучше слышно. Таким образом, например, я познакомился с «Островом Крым», который Аксенов читал по ВВС главами, – почти сразу после выхода романа (он 1979 года). Опять же в Риге друзья дали отцу «Гадких лебедей» Стругацких. То есть – не знаю, может быть, то, что начало происходить, для меня было меньшей неожиданностью, чем для взрослых.