Цена страсти - стр. 32
В глазной клинике, куда меня отвезли на скорой, сняли боль, но сказали сразу: отёк роговицы пройдёт, разрыв зарубцуется, но зрение не вернётся, потому что нужна операция, сложная и срочная, такую делают разве только в микрохирургии, а это очередь, длиною в несколько месяцев, и, конечно, деньги.
Совсем впасть в уныние мне не дали мои ребята. Навещали каждый день, веселили, заряжали энергией. При них мне даже как-то стыдно было ныть и жаловаться.
– Видать, ты хороший преподаватель, – заметила как-то соседка по палате, пожилая бурятка из Забайкалья, Наталья Борисовна. – Вон тебя как студенты любят. Когда я училась в меде, мы тоже так любили одну…
Наталья Борисовна страшно любила поговорить. И на третий день больничного существования я уже оказалась настолько посвящена в подробности её жизни, что знала, отчего скончалась бабушка её мужа и где служит племянник медсестры, которая сидела с ней на приёме в детской поликлинике, когда та ещё работала педиатром.
В общем-то, её бесконечные разговоры меня не раздражали, потому что она не требовала ни отклика, ни вовлечения, ни реакции. Просто говорила и говорила, тихо, монотонно, как сказочница, и под её речь я преспокойно могла думать о своём. Или вообще уснуть.
Потому, когда она вдруг непривычно громко воскликнула, а затем разразилась яростными проклятьями, я испуганно вздрогнула. Круглое, обычно добродушное и безмятежное лицо, исказилось лютой злобой, даже жутковато стало. При этом она пристально смотрела в телевизор. Портативный, черно-белый, с крохотным экраном и двумя усиками антенны, как у радиоприёмника, он умещался на ее тумбочке. Наталья Борисовна привезла его с собой, чтобы не пропускать свой сериал.
– Что случилось, Наталья Борисовна? – забеспокоилась я.
Она продолжала с шипением выплёвывать ругательства. Я прислушалась – по телевизору показывали вечерний выпуск местных новостей. Говорили о строительстве какого-то завода, который даст сотни рабочих мест и принесёт сотни миллионов бюджету области. Потом перешли на незаконную вырубку леса, но лесорубы Наталью Борисовну так не возмущали.
– Ты извини, Маш, что я так… – успокоившись, сказала она. – Просто слов нет, какие же они гады.
– Кто? – не поняла я.
– Ну как кто? Шубин этот проклятый. Слышала, поди, о таком? Он же строит у нас завод на месте бывшей птицефермы.
– Слышала, конечно. Крупный бизнесмен, меценат... А что с заводом не так?
– Ну, милая моя! Это ж сурьмяный завод! Сурьма сама по себе страшно ядовита, а её соединения – ещё в разы токсичнее. Я уж молчу про экологию. Ты сама должна знать, что все эти переработки тяжёлых металлов убивают и почву, и водоёмы, и всё вокруг. Но сурьма ещё и очень опасна для человека. Её пары попросту разрушают лёгкие, сосуды, сердце, вызывают всякие кожные болезни. Ещё при Союзе работала я в Якутии, в одном посёлке. Отправили меня туда сразу после института по распределению. Так вот, там тоже завод работал сурьмяный. Так там экзема и пневмокониоз были через одного… Это у жителей посёлка, а у рабочих того завода – так вообще поголовно.