Цена смеха - стр. 1
Крики, в привычно стерильном родильном отделении, доносились буквально отовсюду. Создавалось впечатление будто бы все, сговорившись, пустились наутек рожать. Рожали все. Рожали везде. По-моему, роды творились даже за стойкой регистрации. Но это лишь по-моему… Рожала даже кошка. Делала она это от нечего делать, а не во все потому, что так ей велела Природа. Крики рожениц, тем временем, не прекращались ни на мгновенье. Посему тот немногочисленный народ (коих эта учесть миновала) сновал туда-сюда со сморщенными лицами. А вообще, складывалось мнение, будто бы любой переступивший порог данного заведения – неминуемо окажется на кушетке. Потому, молодые девушки его побаивались и обходили всякой стороной. Лишь только молодые парни с ехидцой улыбаясь, дежурили возле входа, наматывая обороты самодельными брелками-оберегами.
Погода стояла разная, как помехи в телевизоре, хоть никто и не знал, что это такое. Однако же информационная сфера имелась в квартире у каждого. Почти у каждого.
Тем временем вестибюль роддома напоминала собой переполненный автобус. Автобус, битком набитый недоумевающими лицами отцов любого сорта. Мало кто из них осознавал то, зачем он вообще здесь находится. Просто так, видимо, было нужно кому-то.
Кондиционер едва справлялся с неожиданно взвалившейся на него нагрузкой. Посему он натужно кряхтел, будто бы вот-вот тоже… Впрочем неважно.
– Мариночка! Тужьтесь! – взмолился Альберт Никифорович, вытирая влажным платком вспотевший морщинистый лоб. Стоявшая рядом ассистентка, заметив выпачканный красным лоб Альберта Никифоровича, ахнула и поспешила протереть его вновь, на этот раз уже чистой салфеткой.
Мариночка, имевшая на плечах своих, в данный момент, акулью голову, воспроизводила своей огромной пастью твердые знаки. Роды проходили тяжело. А. Н. уже собирался было на все плюнуть и уйти. Но пока что вышло только плюнуть.
– Бред какой-то! – в сердцах выпалил доктор и вновь с головой погрузился в святая святых.
Наконец показалась крохотная ладошка, а точнее – ее еще куда-более крохотные пальчики. По обыкновению своему сперва показывается ладошка, сложенная в приветственном жесте. Тот, кто принимает ребенка, сперва здоровается с вновь прибывшим и уже затем тянет создание в этот мир людей с тремя руками.
В этот же раз все приняло оборот не совсем обычный.
– Какого… – А. Н. выпрямляется во весь свой весьма немалый рост, жадно хватая ртом знойный воздух. – Ах ты ж мелкий паршивец! – Едва слышно процеживает сквозь стиснутые зубы врач и, с уже нескрываемым отвращением, хватает за сложенную в неприличном жесте детскую ручку и с силой дергает ее на себя.
Хлопок. Щелчок. Вскрик. Вздох облегчения.
***
Ну вот, очередной паршивый день, наполненный несуразной тарабарщиной. Убогие люди, убогое время. Убогая эра. Биполярно расстроенный мир, в котором каждому найдется местечко. Хах! А ничего удивительного. Каждая муха и рада покопашиться в навозной куче. Этим ее мир и ограничен. Хм. А не сказал бы, что мухи выглядят какими-то расстроенными или же, может быть, уставшими от всего этого. Скорее наоборот: снуют туда-сюда, весело пережужживаются друг с дружкой, сплетничают небось. Ха-ха! «Давеча на такой кучке отменной побывать довелось! Мм, свежатина!» М-да уж…
Представив в своей безумной голове диалог двух мух, Валентин было весело хохотнул, но пару тройку мгновений спустя – переменился в лице, вновь натянув маску негодующей угрюмости, что не покидала его долгие года. Валентину удавалось натягивать губы в подобие улыбки не более семи секунд в неделю. А бывало не удавалось и вовсе.
Он работал в метро. Там же он и жил. Бригадир, по доброте душевной, выделил ему подсобное помещение. Потом бригадир этот погиб: упал на рельсы, ударился головой, а машинист затормозить вовремя не успел. А может не захотел. Поручней то в вагонах нет. Попадают все, побьются хрусталики. «Дело рук утопающих», – подумал тогда машинист.
Валек любил бригадира. Было у них общее. У обоих средняя рука срослась неправильно при рождении. Бригадир научил того чинить ступени эскалатора… и ушел.