Цена на материнство - стр. 2
– Снегурочка моя, прости… – то ли прошептал, то ли выдохнул я.
Но она только коротко мотнула головой, глаза влажно блеснули от слез.
– Девочка моя…
И реальность вдруг обрушилась на меня снова, со всеми запахами, звуками, цветами. Ментоловые сигареты завуча, перегар трудовика, удушливый одеколон географички… Кто-то включил свет, вокруг меня собралась толпа: в первых рядах учителя, за ними мои любопытные одноклассники… Бесплатный цирк.
– Ты меня доконал со своими выходками, Верещагин!
– Пусть только очнется – и пишет заявление! Хватит, восемнадцать уже.
– Да тюрьма по нему плачет!
– Светлана Пална, вы матери позвонили?
– Да-да, Верочка, выехали…
– А я давно говорила: в специнтернат его!..
– Олег Петрович, спуститесь, встретьте скорую…
Скорая… Да какая ему скорая? Так, пара оплеух. Встанет, очухается. Да я и по голове особо не бил! Размял бока. Меня и сильнее за школой метелили год назад, и хоть бы в медпункт кто отвел! Витенька, медалист, чтоб его…
– Ну что ты смотришь волком, Верещагин? – завучиха прожигает меня презрением. – Я тебе давно говорила: и в ПТУ…
– Да что вы с ним разговариваете, Наталья Владимировна, – цедит яд русичка. – Он же натуральный люмпен. Маргинал. Еще и наркоман, наверняка…
А я сижу на полу кучей дерьма, как преступник, которого кинули в яму. Сквозняк, холодный запах лекарств…
– Кому плохо? – врачиха метр с кепкой врезается в учительскую толпу ледоколом.
Суетится вокруг Витька, пульс, давление, фонарик.
Алина, не выдержав напряжения, громко всхлипывает и кидается вон из класса, отчаянно стучат ее каблучки…
– Подожди! – вырывается из моей груди полукрик, полухрип. – Алина, пожалуйста!..
И я бы догнал ее в два шага, но чьи-то руки клещами сжимаются на моих плечах.
– А ну, стоять! Куда собрался! Милиция уже едет! – и снова перегар трудовика.
– АЛИНА! – я кричу так громко, что у самого уши закладывает, и вокруг меня становится тихо-тихо, только слышно, как откашливается доходяга Витька.
Она замирает, споткнувшись. Оборачивается. Смогу ли я когда-нибудь забыть это выражение лица? Искаженного ненавистью, болью, обидой и… брезгливостью. Она смотрит на меня, чуть вздернув верхнюю губу, словно перед ней опрокинули мусорный бак с дохлыми крысами.
– Алина, ты же видела! Он оскорблял мою мать, Алина…
Она молчит секунду, другую, взвешивая, стоит ли вообще говорить со мной.
– Он говорил правду, Гар.
– Да как ты можешь! – я вырываюсь, что есть сил, но Алина только трясет головой, а хватка трудовика становится крепче. – Я же люблю тебя!
Она затыкает уши, мотает головой, как безумная, побелевшие губы что-то бормочут.