Целестина - стр. 9
– Родненькие, чего ж вы там… – причитала по-русски не в меру бойкая старушка и тянула к солдатам иссохшие руки.
– Бабушка, отойдите, – сказал ей такой офицер в фуражке. – Нельзя ближе.
– Почему ж нельзя?
– А вдруг кто-то гранату кинет? Нельзя, нельзя мешать прохождению, – и мягко потащил старушку обратно к избам…
Последняя надежда проскочить с катафалком рассеялась. Солдаты уже шли мимо – и правда очень усталые, в разводах жёсткой дорожной пыли. Зато теперь их можно было хорошенько рассмотреть.
Насколько Целестина могла убедиться, в этих типовых крестьянских лицах не было ничего азиатского, что так любили подчёркивать карикатуристы. Совсем напротив – это были те самые круглые, всегда немного озабоченные лица с носом картошкой, какие она сотни раз видела и в городе, и в родной Малой Польше. Было видно, что они порядком устали и готовы устроить что угодно – парад, бойню, штурм неприступной крепости, – лишь бы их поскорее отпустили на отдых.
Находиться рядом было боязно. Целестина забралась обратно в карету. Почему-то казалось, что там – безопасней.
Уже другой человек в фуражке подбежал к ним – и тут же начал раздавать распоряжения.
– Что у вас здесь? – крикнул он не столько кучеру, сколько лошади. – Похороны? Разворачивайтесь, похороны потом. Видите – торжественное прохождение…
Целестина понимала русскую речь, но всё равно почувствовала себя не в своей тарелке. В особняке Крашевских говорили только на польском языке. А тех, кто заносил с улицы местную балачку с её украинскими словечками или, что ещё жутче, гродненский говор с его дзеканьем-цеканьем, оставляли без сладкого.
– Пан офицер не будет мне приказывать! – внезапно прогремело над головой. – Когда хочу, тогда и умру! Когда прикажу, тогда и похоронят!
Целестина обернулась. И чем больше она поворачивалась, тем больше растекался по телу холод страха, потому что она и так знала, что увидит.
Старая Анна Констанция сидела в гробу, впившись руками в вызолоченные борта. На фоне чёрного бархата траурного платья её лицо казалось особенно белым, словно маска из мрамора, а сузившиеся до чёрных щёлок глаза метали такие же чёрные молнии. Старую генеральшу трясло от бешенства, а широкие рукава были похожи на крылья летучей мыши.
Офицер поднял взгляд, увидел, как ожившая и разъярённая покойница встаёт из гроба и готовится на него прыгнуть, – и ничего не ответил, а только обмяк на землю, теряя сознание. Его фуражка покатилась на мостовую, прямо под колёса первого танка.
Он и оказался тем самым единственным офицером, пострадавшим 22 сентября 1939 года, когда в Брест вступила Красная Армия.