Цеховик. Книга 4. Подпольная империя - стр. 17
В зал снова заходит Лида. Но теперь она выглядит по-другому… Что-то изменилось в её облике за последние пятнадцать минут. Осанка теперь не такая прямая, и красота будто утратила силу молодости, а взгляд…
Мы встречаемся с ней глазами, и мне сразу всё становится ясно. И смех застревает в горле, превращаясь в клёкот, в лай шакала. А слёзы, выступившие из глаз, теперь получают приоритет и законное право литься по щекам. Да вот только они мгновенно высыхают… Айгуль…
Цвет тоже всё понимает, и я вижу, как он меняется в лице, и как сжимает кулаки. Воцаряется тишина.
– Считай ведь с самого детства… – шепчет он и выдаёт совершенно неуместную на мой взгляд, но очень эмоциональную словесную конструкцию.
Я выхожу в большой зал. Здесь царит оживление. Сияют хрустальные люстры, хрустит крахмал салфеток и звякают серебряные приборы, задевая фарфор и благородное стекло. Здесь слышится звон золотых россыпей и стоны игроков, шарик стучит по вращающемуся колесу фортуны, и крупье беспристрастными голосами вершат судьбы…
Кто-то рождается, кто-то умирает, а жизнь идёт своим чередом. Кто-то рыдает, а кто-то веселится, и нет в этом ничего, что ещё не случалось в этом мире и того, что бы не случилось снова. Звучит музыка, но я её не слышу, потому что в моей голове разрываются слова ещё не написанной песни…
The show must go on
Шоу должно продолжаться
The show must go on
Шоу должно продолжаться
Inside my heart is breaking
Внутри моё сердце разрывается
My make-up may be flaking
Мой грим, возможно, отслаивается
But my smile still stays on
Но моя улыбка остаётся на лице
– Пятьдесят семь штук, о*уеть! – мотает головой Цвет, когда мы с ним и Куренковым заходим в закрома родины. – Включая те, что ты просадил, конечно.
– Блин! Да сказал же отдам! Чё ты начинаешь-то!
– Да ладно, братан, чё ты. Я ж не к тому.
– Каждый раз так не будет, – замечает Роман.
– Да, сегодня пипл на хайпе баблос сливал, – соглашаюсь я.
– Ты на каком языке сейчас высказался? – удивляется Цвет. – Это круче фени по-моему.
– На языке будущего, мля… Комсомол – это передовой отряд молодёжи. Слыхал?
Он не задирается, всем сейчас нелегко, просто легонько хлопает меня по голове. Вроде как и поддержка, и… хрен знает, что ещё…
Домой я еду с Большаком, на его служебной «Волге». Мы сидим с ним сзади, а Лида – на переднем сиденьи. Уже практически утро и такое ощущение, что кончилась сказка моей реинкарнации, потому что сейчас я чувствую точно то, что много раз чувствовал в своей первой жизни – горечь во рту, пустоту в груди и боль в желудке.
Ничего страшного, это психосоматика. Ничего страшного, это скоро пройдёт. Ничего страшного, это просто жизнь и какая, к херам, разница, где она протекает, в совке или, например, в древнем Риме. Человек не меняется и всегда чувствует боль одинаково.