Царские забавы - стр. 87
– Так… что еще доносят твои шептуны? – не сразу отозвался государь.
– Князь Вяземский всякому жалится, что наказываешь ты не только неправых, что под топором Никитки-палача сгинуло много достойных мужей. Еще мне про одну великую измену поведали, – неожиданно Малюта умолк.
– Рассказывай.
– Ты вот, государь, тайно хотел в Великий Новгород прийти?
– Так.
– А только от своих новгородских людей я узнал, что архиерей Пимен ведал о том заранее… знал, что ты идешь наказывать строптивцев за измену.
– Откуда он мог знать? – все более мрачнел государь.
– Письмо о твоем походе на Новгород написали архиерею Вяземский Афонька и Федька Басманов.
– Вот оно что! Ведомо ли тебе о том, что в грамоте было?
– Ведомо, Иван Васильевич. Крамольники писали о том, чтобы архиерей поберег себя. А если это возможно, то съехал бы и подалее куда-нибудь на север русских земель.
– Кто сказал тебе про письмо? – все еще не желал верить в измену государь.
– Дьяк, что при Пимене служил, – невозмутимо отвечал Скуратов-Бельский.
Письмо к архиерею такого содержания действительно пришло, но людей, которые его писали, Григорий Бельский так и не сумел доискаться и, подумав, решил подкупить архиерейского дьяка, который согласился бы свидетельствовать против могучих царских любимцев.
– Вот оно что! В Пытошную мерзавцев!
– Слушаюсь, государь, – с трудом скрывал ликование Григорий Бельский.
Глава 2
Давно Пытошный двор забыл про таких именитых гостей.
Еще месяц назад князь Афанасий Вяземский входил через ворота Пытошной избы хозяином. Снимал со стены плеть о двенадцати хвостах и карал ею непокорных.
Разве мог он предположить о том, что когда-нибудь сам будет висеть на дыбе с вывороченными руками под самым потолком и корчиться от боли.
Малюта Скуратов терпеливо вопрошал, задрав голову:
– Афанасий, будь добр, расскажи мне по давней дружбе. Что ты за зло такое надумал супротив своего господина и государя?
– Григорий Лукьянович, родимый мой, да разве я бы посмел!
Пытошная изба именно то место, где можно расспросить про царицыну любовь.
– Ты вот признайся мне, Афанасий, чем таким царицу сумел приворожить?
– Царица, Григорий Лукьянович, и на тебя западала, – и даже через болезненную гримасу Малюта сумел рассмотреть усмешку князя, – уж не ревнуешь ли ты меня к Марии Темрюковне? А баба она шибко горячая была, когда я от нее уходил, у меня между ног костер горел.
– Дать мерзавцу пятьдесят плетей! – перекосился от бешенства рот Малюты.
– Не выдержит он, Григорий Лукьянович, помрет… и так плох.
– Если силы на царицу хватало, так должно хватить и на то, чтобы плеть выдержать.