Царские слуги - стр. 10
Но после сегодняшней беседы Симеон сам мог оказаться на месте несчастной мухи. Он хотел просить о небывалом, невозможном, не виданном на Руси – и Алексей Михайлович, несмотря на всю широту своих взглядов, мог взорваться.
В царских палатах было темно и тихо. Мелькали озабоченные тени слуг, по углам негромко переговаривались доверенные бояре, на Симеона внимания никто не обращал – все знали, что вход к царю ему позволен в любое время.
Монах нерешительно постучался в приоткрытую невысокую дверь, покрытую чудной резьбой с заморскими единорогами, и услышал слабый голос: «Ну что там опять? И покоя-то мне нет ни ночью, ни днём…»
– Ваше величество, – робко проговорил Симеон, заглядывая в опочивальню, – я новые вирши принёс… Но вижу, нездоровится вам…
– Заходи, почтенный старец, – вяло обрадовался Алексей Михайлович. – Виршами меня излечишь.
Государь уютно устроился на высокой, богато изукрашенной кровати с балдахином. Кровать была короткой – доктора рекомендовали спать полусидя, чтобы во время сна кровь к голове не приливала. Белели в полумраке пышные подушки, подрагивали огоньки свечей в красном углу, заставленном иконами.
Возле кровати деловито раскладывал инструменты царский лейб-медик, англичанин Сэмюэль Коллинз. Монах отвесил эскулапу уважительный полупоклон и обратился к царю-батюшке на западный манер:
– Ваше величество, дозвольте зачитать новейшее сочинение – оду царевне Софии.
– Позволяю, позволяю, сказал же, – добродушно ответствовал Алексей Михайлович и тут же повернул бледное лицо к врачу: – Ну скорее, Сэм, сейчас голова моя бедная лопнет!
– Да, сир, – кивнул Коллинз и сделал аккуратный надрез на сгибе локтя государя.
Царская кровь – не голубая, алая, как московский закат, – хлынула в золотой сосуд, умело подставленный Коллинзом.
Алексей Михайлович утомленно прикрыл глаза другой рукой и потребовал:
– Читай, старец!
Симеон встал в позу декламатора – как он когда-то учил своих воспитанников в Полоцкой братской школе, – и размеренным голосом начал:
– О благороднейшая царевна Софиа, // Ищеши премудрости выну небесные…
Монах читал свои стихи, а сам краем глаза следил за государем.
Кровопускание и эликсир поэзии пошли царю на пользу. Пухлое лицо Алексея Михайловича разгладилось, в темных зрачках вновь разгорался интерес к жизни. За этот вечно любопытный огонек в глазах Симеон бесконечно уважал русского государя. Монах был искренен, сравнивая в хвалебных одах царя с солнцем.
Но сегодняшнее сочинение в честь царевны Софьи преследовало другую цель. Симеон дошел до самых главных строк: