Размер шрифта

Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского - стр. 58

– Жуковский подумывает сделать перевод «Слова», – сказал Андрей.

– Желание весьма похвальное. Всякий русский пиит должен сделать, хотя бы для самого себя, перевод «Слова». Се – профессор, коему равных нет. «Слово» учит видеть, а не скользить очесами вокруг себя. Учит слышать. Нам ведь постоянно долбит свое внутренний голос, а надобно слышать, что в мире делается… «Уже бо беды его пасетъ птицъ по дубию; влъци грозу въсрожатъ по яругамъ; орли клектомъ на кости звери зовутъ; лисици брешутъ на чръленыя щиты».

– Иван Иванович, что до точности слова в стихах, то вы и сами мастер первейший! – сказал Жуковский.

Дмитриев глянул быстро, остро.

– Льстишь старику?

– А вспомнить хотя бы, как у вас о поэтах современных сказано:

Лишь только мысль к нему счастливая придет,

Вдруг било шесть часов! Уже карета ждет;

Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону,

А тут и ночь… Когда ж заехать к Аполлону?

Всё в точку.

– С какой, бывало, ты рассказывал размашкой,

В колете вохряном и в длинных сапогах,

За круглым столиком, дрожащим с чайной чашкой, —

прочитал Блудов, сияя глазами, – Ни единого лишнего слова! Колет, длинные сапоги – эпоха! А дрожащая чашка с чаем?!

– Какие же вы молодцы! – возрадовался Дмитриев. – Вы же совсем зеленые отрочата, но проникли в саму суть поэзии!

Кликнул слугу, велел подать вина и кофею. Ходил по кабинету порозовевший, ворот на рубахе расстегнул. Ивану Ивановичу было чуть за сорок, но – он казался гостям самой историей. Головой вдруг тряхнул:

– Должно быть, чародей наш Ломоносов добыл для русской поэзии семимильные сапоги. Позавчера благозвучный Сумароков, вчера громовержец Державин, но ведь Карамзин-то уже не сегодняшний день! Сегодняшний день поэзии нашей – это вы, господа!.. Вы превознесли мою точность в слове. Се дар нашего поколения – вашему. Точное слово, по Божьей милости, внедряется в русский стих. Хотя бы тот же Клушин, слывущий заурядным:

Жил-был старинного покрою

Драгунский храбрый капитан,

Наскучил службой, марш к покою,

В деревню, штурмовать крестьян.

Чтоб дать герою блеску боле,

Скажу об нем, каков он был.

Он век провел на ватном поле,

Купил табак и храбро – пил.

Усы колечком извивались

Вкруг носа римского его…

Безыскусно вроде бы – да капитан как на картине. Вот он, весь! А с ним и большинство дворянства нашего.

Слуга ставил на стол чашки для кофе, бутылки, бокалы и, наконец, поднос с закусками, поднос с калачами.

– Люблю московские калачики! – Иван Иванович поднял бокал. – За нашу любовь и преданность русскому слову.

Выпили здравицу Державину, Карамзину.

– Иван Иванович! – спросил Андрей Тургенев. – Говорят, вы чудом спаслись от гнева императора Павла.

Страница 58

На следующую страницу