Царица Шаммурамат. Полёт голубки - стр. 66
Тогда Ану-син наклонилась и зашептала матери на ухо какие-то слова – Аваса, стоявшая у неё за спиной, могла поклясться Мамиту и всеми богами, что никогда прежде не слышала столь странного, загадочно звучащего языка.
И тут случилось чудо! Баштум прижалась головой к груди девушки и вся затряслась в неудержимом рыдании, приговаривая сквозь слёзы: «Голубка моя! Ану-син...»
Когда Аваса, закатывая свои выпученные глаза, рассказала об этом Залилуму, тот лишь усмехнулся:
- Ты была права, моя дражайшая жена. Баштум, эта мелкая притворщица, просто пыталась уклониться от работы!..
Известие о чуде, выплеснувшись за ограду кирпичного дома, стремительно покатилось с одного конца алу в другой. Всё селение избегало теперь Ану-син, боялось её упорного, нездешнего, взора – с девушкой ведь что-то стряслось, где-то она пропадала, вот и глаз у неё теперь... колдовской...
Жители алу Поющие Колосья помнили, что Ану-син сбежала из дома Залилума с помощью его младшего сына: не иначе, как околдовала мальчишку. Ходили слухи, что на поиски беглянки ушёл с собаками Туруль, которому никакие демоны не были страшны. Так вот, пропал Туруль, сгинул где-то на ржавых болотах вместе со своими псами, зато Ану-син уцелела. Кто же помог ей выбраться из трясины? Где она пропадала два с лишним года? Отчего никому не рассказывает об этом и даже от своей матери таится? Одним словом, дело тёмное, болотное. Да и само её рождение туманом окутано. Выносила ли Баштум девочку в своём чреве, когда никто не видел её в тягости, или удочерила найдёныша? Всё же сдуру взял к себе девочку пастух Сим, за то и помер, и Баштум из-за неё в кабале оказалась, разум свой едва не потеряла... А девчонка вдруг появилась неизвестно откуда и колдовскими чарами бедняжку Баштум исцелила. Кто знает, что это за девка, – нет, дело тут нечистое.
В свободное от работы время, в часы полуденного зноя, когда все отдыхали, Ану-син убегала в поле. Волны овса неслись навстречу девушке, в небе парили птицы, прозрачное марево дрожало в горячем воздухе. И песня – волшебная песня – лилась из юной груди. Песня эта была неповторима: она напоминала Ану-син о древнем вольном народе маршекасу, о людях, которые любили её и благодаря которым она уже не была прежней...
- Ану-син! А-ану-син!.. Где же ты, лентяйка? – Ветер донёс до девушки могучий голос Убары, которая звала её, стоя на краю поля, – тучная, раздувшаяся, как тесто на опаре, с которым она привыкла возиться.
Ану-син вздохнула и, задумчивая, побрела к усадьбе. Словно не было дивной песни, необъятной шири полей, вольного ветра. Тяжёлая скука подступила к горлу, сжала виски, так что захотелось кричать от тоски и отчаяния, как от боли. Всё казалось чужим, удручающим, тягостным: как будто она проживала не свою, не настоящую жизнь.