Цаца заморская (сборник) - стр. 2
– Эй, мамбо, мамбо итальяно…
Желтая пыль с песком клубится за проезжающим мопедом.
Каждое утро, когда бабушка с тетушкой отправляются за молоком, Толик заводит мопед и проносится мимо них с выкриком: «Эй, мамбо, мамбо итальяно…» Мопед тарахтит, бабушка чихает, отмахиваясь от желтой пыли, а тетушка останавливается, снимает пенсне и, протирая стекла носовым платочком, произносит:
– Какое убожество мысли!
– Хулиган! – вздыхает бабушка. – Что сделаешь с ребенком, если он уже хулиган.
– Местность богата членистоногими, – говорит тетушка, как бы оправдываясь за то, что ей уже второй год приходится молча сносить пыль и треск от ужасного мопеда. – О таком сосредоточении инсектов нельзя и мечтать.
При слове «инсект» мы с бабушкой замираем. «Инсект» – значит попросту «насекомое». Тетушка целыми днями сортирует инсектов по коробочкам. Коробочки изнутри отделаны черным бархатом. Я боюсь входить в ее кабинет – он окутан дремучей тайной и вызывает не любопытство, а страх.
С самого утра жара стоит невыносимая. У бабушки голова обвязана белым ситцевым платком, а на мне – панамка с отворотами. Я ее ненавижу.
– Тебе в голову ударит солнце, – говорит бабушка, – и будет большое несчастье.
– А что будет? – спрашиваю я.
– То и будет, – объясняет бабушка.
И я, представляя, как солнечный луч с острой стрелкой на конце ударится о мою голову, смиренно натягиваю панамку на макушку.
Тетушка шествует впереди под цветастым китайским зонтиком, мы с бабушкой еле за ней поспеваем.
– Лоб закрывай, – говорит бабушка, – вещь не для красоты, а для пользы.
«Наверное, не может быть, чтобы вещь была и красивая, и полезная одновременно», – рассуждаю я по дороге. Белая панамка с отворотами напоминает мне, что я еще не вышла из детсадовского возраста, из-за этой панамки Марка обзывает меня грибком толстопузым. Но на самом деле я уже взрослая и осенью пойду в первый класс.
Марка – приемная дочка тетушки. Ей двенадцать лет, а мне семь лет и восемь месяцев. Она страшная соня, а я встаю рано и слоняюсь по двору. Без нее меня за калитку не пускают.
Во дворе у нас, правда, очень интересно. Посреди двора огромное дерево – грецкий орех. Марка считает, что надо говорить не «грецкий», а «греческий», потому что он привезен из Греции. Она на этой Греции помешалась. Наш бакинский дом построил грек, и Марка врала, что это был ее прадедушка. За вранье ее в школе отлупили, целую неделю с шишкой на лбу ходила. Тогда она прибежала из школы и попросила у моей мамы пятак – к шишке приложить. Шишка от этого не уменьшилась, а пятак Марка не вернула: сказала, нельзя, а то на всю жизнь с шишкой останешься. На следующий день пошли мы с Маркой на бульвар, и она купила эскимо на шишечные деньги. Мне и лизнуть не дала: «Заболеешь, – говорит, – ангиной, а я отвечай, мерси большое». Потом она выпила целых два стакана газировки и говорит: «Никто меня за грека не бил, я об столб головой треснулась».