Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения - стр. 63
И нередко кто-либо из присутствовавших, наскоро нахлебавшись дешевого супа, становился ногами на стул, на котором перед этим сидел, призывал всех к вниманию и начинал речь:
– Товарищи! Изголодавшаяся бесправная Россия ждет момента – сказать свое мощное свободное слово. Без свободы печати и слова мы все принуждены молчать. Мы не можем говорить. У нас закрыт рот. Вырван язык. Мы молчим, мы не в состоянии произнести ни одного звука…
– Ура! – Неслось по адресу оратора после окончания речи.
Нужно, однако, сказать, что до конца 1904 года никаких бесчинств у нас среди студентов не наблюдалось. Порядок кое-какой был. Кто хотел заниматься, тот мог посещать аудитории, где было мало слушателей, но было много чистого воздуха. И кто хотел обедать в столовой, тот тоже мог свободно там есть. Но наступил 1905 год… И в столовой ораторы со стульев полезли уже на столы; а в здании университета, в аудиториях и в коридорах, запахло сероводородом. Студенты-социалисты из естественников или медиков, достаточно изучившие химию, чтобы устраивать обструкции, стали приносить с собой на лекции склянки с удушливыми газами или со зловонными жидкостями и разбивали их, обращая в бегство даже самых упорных адептов наук.
Сначала мы, академисты, и правые пытались бороться с подобным социалистическим воздухом: открывали окна, проветривали аудитории. Но вся атмосфера в стране была уже такова, что никакие проветривания помочь не могли. После многочисленных стычек и превращения аудиторий в помещения для сходок, университет был закрыт. Мы, академисты, не принимавшие активного участия в политической борьбе, осиротели. Нельзя сказать, что мы совершенно не разбирались в политике; каждый из нас сознавал, что какая-то перестройка в государственном строе нужна, что реформы необходимы, что в частности – университетам должны, наконец, дать автономию. Но крики и вопли на митингах, уличные демонстрации, яростные препирательства с противниками – все это было чуждо нашей психологии.
Может быть таилось в этом некоторое самомнение, нежелание смешиваться с теми, которые на улице много говорят и кричат, а на экзаменах молчат. Но была тут, конечно, и своего рода честность логики: если революция так напирает, а правительство так упирается, то, очевидно, обе стороны в чем-то неправы. Да и кроме того, ведь не все же революционеры дураки и негодяи; и точно также не все охранители старого строя мракобесы или люди, действующие ради собственной выгоды. И у одних есть свои умные и глупые, и у других есть свои благородные личности и подлецы. А как разобраться?