Была бы дочь Анастасия (моление) - стр. 50
– Уж не трепал бы чё попало, – говорит Марфа Измайловна. – Язычишко-то… как у собаки лево ухо… разболтался, хошь пристёгивай… Ишшо при малых – какой пример для них являшь.
– Рада будешь, я уж знаю. Рада-радёшенька. Понятно… Выносить-то станут, понесут, с голоду сдохшего, и пританцо-овывать, поди, пустишься, как голубь перед взятием… Не спотыкнись тока, холера… Осмеют идь добры люди… В телесах-то своих шмякнешься среди дороги, на прошшальном-то пути, дак и я расхохочусь из домовины… Но. А там, старуха… и не знаю, – курит дед Иван, курить ему нравится – сосёт трубку смачно, как ириску. – Будет мне до тебя, до мясистой, дело, не будет ли… Ага. А то тут ходишь… как павлина.
– Ребятишек бы постеснялся, пень старый… Чё попало, сидишь, мелешь.
Улыбается Иван Захарович.
– Дак это…
Убрал Рыжий со стола бумагу и карандаши. Безропотно.
– Идите, руки сполосните, – велит нам Марфа Измайловна. – Карась, – говорит, – и тот моется.
Пришлось пойти, как тут откажешься.
Рыжий так, побрякал только рукомойником. И я, конечно, не старался.
– В грязи, не куры, не возились. От карандашей сильно не измажешься, – говорит он, трогая руками полотенце.
– Ну, дак ещё бы, – соглашаюсь.
– Карась, – говорит Рыжий. – Карась в воде, тому чё мыться.
Вышли мы с кухни. Дед Иван – на кровати: ждёт приглашения особого. Прошли мы мимо него – как сквозняк – для него-то. Сели за стол.
– А ты чё? – говорит ему Рыжий. – Есть уже, чё ли, расхотел?
Молчит дед Иван. Сосёт трубку – громко – как ребёнок пустышку – причмокивает. Глаза у него, у деда Ивана, опять туда же – на матицу – как кнопками её к потолку припечатал – не упадёт. Кольцо в матице – но зыбки не висит на нём – качать уже, пока ли, некого. Его разве, деда Ивана. Так он, наверное, не отказался бы: глаза такие – как мечтает.
– О, тля, – говорит дед Иван. Отвлёкся глазами от матицы. Глядит в упор теперь на Рыжего. И произносит: – Дожил, зараза.
Рыжий:
– Деда, а я-то чё, чё на меня-то?
Глядел, глядел дед Иван на Вовку, будто, кто такой, никак не может вспомнить, а после отвёл трубку ото рта и говорит:
– А у тебя, шшанок, зуб не в том месте вырастет, встревать-то будешь… вот тоже чопик, мать честная.
– А зуб-то чё?
– Дак я об этом жа.
– Ба-а! – кричит Рыжий, – а ложки?!
– Нясу, нясу! – откликается с кухни Марфа Измайловна. – Нясу и ложки, – слышно, как идёт – изба большая.
– Ступат… Кровать аж дажа содрогатца… Не упади там, папкино ты горе, – говорит дед Иван. И говорит: – Дура, она дура и есь… А к старосте-то, дак и таво пушшэ, а вобшэ-то, дак и вовсе… Я вот так и рассуждаю, – и смотрит куда-то – в какую-то точку, и точка эта там где-то, за крышей будто – в небо.