Была бы дочь Анастасия (моление) - стр. 36

Идёт где-то кто-то, услышишь, а кто идёт, не различишь. Колодезный журавль на рассохе запищит, это доносится, а кто там воду набирает, не узнаешь. Корова мыкнет где-то – как из ваты – кто-то её в неё укутал будто. Собаки, что умнее, глотки берегут и нынче попусту не лают, редко где какая, глупая, брехнёт и поперхнётся – приморозит язык к нёбу.

Словно всплыло:

– Звездани-ка вон жалезом по жалезнаму – раскрошытца.

В звуках – правда, в буквах – тоже, хоть и, конечно, не по правилу, не по грамматике. Но – как высечено – не сотрёшь, не смылишь – только стёсывать.

Самую низкую температуру, какую пришлось мне пережить, запомнил потому, наверное, что с годом цифрами совпала. Заканчивался шестьдесят шестой, второй послехрущёвский, и мороз в один из таких же вот декабрьских дней грянул на шестьдесят шесть градусов по Цельсию. Чётко отпечаталось в памяти. И до Хрущёва дела уже не было, а до мороза – до того вот было.

Отцу тогда исполнилось пятьдесят четыре года, а матери – сорок девять лет, и они мне казались тогда очень старыми, я их жалел, себя при этом тоже – уже почти как сироту. Прожили они, мать и отец, после того каждый ещё больше тридцати лет и умерли, по-настоящему состарившись.

Длились морозы долго. В школу мы не ходили, так как занятия были отменены, а дома всё это время в таком возрасте мало кто высидит. Доставали нытьём-канюченьем родителей и, добившись своего, под их внимательным наблюдением одевались тщательно, потепле, и шли прогуляться, не как в добрые дни – с утра до вечера, а – ненадолго.

Зашли как-то в своих недалёких прогулках мы с Рыжим, моим другом детства – наши дома рядом стояли и отцы наши дружили, – в гараж, в котором отец и старшие братья Рыжего слесарили. Не в гараже, не в мастерских, а под навесом в ограде стоял верстак с наковальней. Взял Рыжий валявшийся на верстаке палец от тракторной гусеницы, сказал: «Смотри!» – и ударил им по наковальне – рассыпался палец на чёрные крошки. «Видел, нет, душа неверушша!» – сказал мне Рыжий, повторяя свою бабушку, Марфу Измайловну. «Видел», – ответил я. «Здря не люблю, парень, трепаться». Впечатлило меня это: штучка стальная разлетелась, как сосулька ледяная. А встретил тут как-то его, Рыжего, Чеславлева Владимира Захаровича, полковника в отставке, в прошлом начальника небольшенькой пересыльной тюрьмы в Елисейске, спросил его об этом случае – помнит, не помнит ли? – не помнит. Но, чтобы вспомнить, выпить предложил. Я уезжал тогда, не довелось нам вместе это вспомнить. Но пригрозил в Ялань ко мне нагрянуть. Вряд ли осуществит свою угрозу: не он в семье своей, жена –