Быки для гекатомбы - стр. 60

– Да-да! В углу, – голбешник наконец пришел в себя и указал на груду тряпья, среди которой в том числе угадывался и матрас. Такие часто встречаются в поездах и студенческих общежитиях, правда, не в столь плачевном состоянии. Местами порванный, не раз прожженный окурками, со множеством разводов – я надеялся, что от чая или кофе, – и пятен. Впрочем, чего еще можно было ожидать?

Матрас был один, нас – двое. Помимо прочего, в соседней комнате находился человек, от которого можно было ожидать чего угодно, и, посовещавшись, мы договорились спать по очереди, по два часа, предварительно бросив жребий. Вадиму выпало лечь первым. Он рухнул на импровизированное ложе, пожаловался на странный запах, исходивший от ватманов – мне тоже показалось, что они чем-то пропитаны, – и провалился в глубокий сон, который не могли разрушить ни завывание ветра, ни начавшая успокаиваться гроза, ни бормотание старика в соседней комнате. Я же, обреченный на временное бездействие, разглядывал многочисленные чертежи и вслушивался в то, как старик и его потусторонний друг «беседуют» на непонятном – по всей видимости, выдуманном языке. В какой-то момент старик показался в дверном проеме, и я насторожился. Но к нам Иван Евфимиевич не пошел, так и остался стоять боком, раскачиваясь взад-вперед, а потом запел протяжно:

От монотонного пения, накладывавшегося на общую усталость, меня тянуло в сон, но не покидавшее странное чувство, будто пространство внутри скита пронизано жуткой, неумолимой и в то же время бесстрастной силой, не давало провалиться в блаженное забытье.

Пропев несколько раз, Иван Евфимиевич хихикнул, еще какое-то время постоял на месте, тихо бормоча слова на неизвестном языке, затем встал на колени и принялся осенять себя двуперстным крестным знамением. Я внимательно наблюдал, как он водит руками, и не замечал, что черты окружающей меня реальности становятся все бледнее и невесомее. Ладонь поднималась вверх, уходила вниз, вновь вверх, вновь вниз, вверх… Явившись из недр подсознания, в голове возникло странное слово «кенозис»[20]. Ни понять что это, ни откуда это, мне не удавалось. В какой-то момент «кенозис» вытеснил остальной мир и, опершись о стену, я провалился в сладкую дрему. Во сне я увидел себя ребенком, сидевшим перед разноцветной юлой. Юла крутилась и не желала падать – требовалось лишь изредка подталкивать ее, что и делал малыш время от времени. Дитя – то есть я – было уверено, что юла – это и есть кенозис и заливалось чистым радостным смехом.