Быки для гекатомбы - стр. 15

– «За яхту олигарха!» – воскликнул лейтенант и бросился в штыковую, – ухмыльнулся я.

– И «За часы патриарха»! – без энтузиазма подыграл Вадим.

– Война предполагает жертвенность. Неужели ты пойдешь рисковать жизнью ради людей, которые, в общем-то, заодно со своими врагами? Которые будут снимать сливки, пока ты истекаешь кровью под ударами артиллерии. Это глупо.

– Наверное, глупо. Но война – не только жертвенность. Для других война – выгодное предприятие, третьи воспринимают ее как экзистенциальный опыт и особое переживание. Хотя ты прав, к современной войне и я испытываю отвращение. В первую очередь, потому что врага давно не ставят вровень с собой. А если так, то можно уничтожать людей как крыс, пытать, сносить целые кварталы нажатием одной кнопки. Сидит за джойстиком оператор беспилотника, – какое-нибудь ничтожество родом из Оклахомы, – чавкает отвратительным сэндвичем и выслеживает людей, словно куропаток. У него – сверхточные ракеты, тепловизор, удобное кресло и самодовольная рожа. А у тех, кто внизу – автоматы и гранатометы полувековой давности, а еще безрассудная вера в свою правоту. Но герой все равно он, этот крестоносец, носитель «общечеловеческих» ценностей. А все потому, что враг окончательно перестал считаться за человека. Сегодня любой повстанец – вне закона, а войны, как полицейские операции. Если кому такое положение дел не нравится, то, значит, он опасный радикал и оправдывает «██████»: «Ату! В клетку гада!». Так пахнет «гуманизм» и «свобода слова».

– Ты помнишь Игоря Ваграмова? – вспомнил я старого приятеля. – Летом он уехал на Донбасс.

– Да, помню, – кивнул Вадим. – Я так и не понял зачем.

– Игорь был воодушевлен. Он верил, что это только начало. Он увидел в восстании удар по лицемерию современности и по унизительному положению страны, когда мы только каемся, просим прощения и списываем долги, взамен не получая ничего.

– Странно. Он же находился в твердой оппозиции к режиму. Неужели он поверил, что теперь все внезапно изменится?

– Не знаю. Может, на мгновение его взгляды совпали с курсом государства. А может, выбрал из двух зол меньшее. Что ему ближе? Россия или так называемый Запад? Но я не о том. Его поступок – типичный пример пассионарности. Жертвенной. Чистой. Разбогатеть он не надеялся, прославиться – тоже, иначе уже постил бы фотографии, где позирует с пулеметом на фоне подбитого танка. И для простого солдата война – это жертва и надежда на мир. Лучший, чем довоенный, – произнес я.

– Слишком наивно для тебя! – Вадим хохотнул, и в его смехе я услышал нотки плохо скрываемого чувства превосходства. – Для девятнадцатого или двадцатого века – может быть. Для мировых войн, для войн за независимость. Чтобы война была надеждой на лучший мир, на выгодные приобретения для всего общества, надо верить, что твое государство – это общее дело, res publica. Или хотя бы поддаться идеологии. Реально же война – это мощный социальный лифт, возможность добыть деньги или хотя бы сыграть в игру со смертью, получив свою порцию адреналина. У людей по всему миру слабеет внутренняя связь с их странами, и один из ярких признаков этого – отказ от обязательной воинской повинности, это уже общемировая тенденция. А потому и наши установки в отношении внешних войн размыты. Простой солдат – архаизм. На поле боя наемники и экстремалы. И до них нет дела обществу.