Бунтарь ее величества - стр. 30
– Мне просто рассказывал один русский… русский путешественник… – начал оправдываться Жан. – Он отзывался о господине Державине весьма восторженно.
– Вот как? – сказал поэт. – Рад, что моя слава шагнула так далеко. Приятно было побеседовать с вами, графиня, с вами, княжна, и с вами, господин живописец, однако мне и в самом деле пора во дворец. Императрица милостиво соизволила назначить мне прием. Я должен читать ей свою оду «Фелица», посвященную превосходным результатам ее царствования. Одновременно со мной прием также назначен и господину Сумарокову, нашему, так сказать, Еврипиду. Пора бы ему уже подойти. А вон, кстати, и он!
Действительно, к воротам парка подъехала карета, из которой вылез величественного вида господин в парике. Он был значительно старше Державина и держался более уверенно. Впрочем, это было объяснимо: Александр Сумароков, прозванный «отцом русского театра», автор девяти трагедий и двенадцати комедий, сочинитель ряда од и шуточных стихов, был любим императрицей, которая тоже пробовала сочинять для театра. В отличие от Державина, он был частым гостем Екатерины – как в Царском Селе, так и в Петербурге.
– А, Гаврила Романыч, ты уже здесь! – подходя, приветствовал он поэта. – Мое почтение, графиня, и вам поклон, прекрасная Екатерина!
На художника Сумароков даже не обратил внимания – просто скользнул по нему взглядом, но здороваться не стал.
– Да, я уже здесь, Александр Петрович, – ответил Державин. – И удивляюсь на твою беспечность. Как бы нам не опоздать к сроку, что назначила нам императрица!
– Пустяки! – махнул рукой драматург. – Великая императрица знает, что мы, люди искусства, любимцы муз, не можем жить по часам. Опаздывать для нас – дело естественное. Напротив, было бы странно, если бы мы были точны, словно немцы какие. Впрочем, уже и правда пора идти. Идем, Гаврила Романыч! Простите нас великодушно, дамы, что мы покидаем ваше прелестное общество!
С этими словами он подхватил Державина под руку, и они вместе направились к дворцу. Жан Полье проводил их взглядом, в котором можно было прочитать глубокое уважение, даже восторг. Ведь перед ним были два человека из трех, с которых, можно сказать, начиналась великая русская культура. Третьим был Ломоносов, и его Ваня Полушкин, волею судьбы превратившийся в француза Полье, хотел увидеть сильнее всего. Но не удалось. «Эх, поговорить бы с ними! – размышлял Ваня, глядя вслед двум поэтам. – Или хотя бы послушать, что они говорят!»
Между тем два поэта действительно беседовали.
– Так что ты будешь читать, Гаврила Романыч? – спросил Сумароков.