Бунин и евреи - стр. 49

<…>и многих других. К 1907 г. можно говорить о становлении особого жанрового подвида – “отчасти ставшего уже шаблонным погромного эскиза” (“Еврейская жизнь”, 1907, № 1). <…> В период Первой мировой войны трагизм существования местечковой и непривилегированной еврейской массы, усугубленный антисемитской шпиономанией в прифронтовой полосе (стихотворение Саши Чёрного “Легенда”, 1915) и потоком из нее евреев-беженцев, нашел отражение не только в прозе (Г. Чулков, Л. Добронравов^>89), но и в поэзии – сонеты “Евреи” Н. Бруни (“На тощих шеях хомуты торчат”, “Голос жизни”, 1915, № 19) и В. Пруссака (“Скитается рассеянное племя…”, в книге “Деревянный крест”, 1917). <…> Тема “евреев на войне” в 1914-16 гг. весьма популярна у многих русских беллетристов: рассказ С. Глаголя (Голоушева) “Мойше Иохилес” (“День печати. Клич”, М., 1915) о портном из Шклова, заколовшем в бою германского единоверца и сошедшем с ума; <…> рассказ Ф. Крюкова “Четверо” (“Русские записки”, 1915, № 3), где образ Арона Переса вызвал упреки в трафаретности (Л. Лазарев, “Еврейская неделя”, 1915, № 13), пять очерков в книге В. Белова^>90 “Евреи и поляки на войне. Впечатления офицера-участника” (П., 1915) и многие другие».

Однако Бунин, как отмечалось выше и как видно из приведенных здесь имен писателей, никакого внимания в своей прозе еврейской теме не уделял. А вот литературные критики «из евреев», т. е. из числа тех, на кого так обижался Евгений Чириков, напротив, к его поэзии и прозе присматривались очень внимательно и, более того, невзирая на сугубый бунинский реализм и все тот же пресловутый «быт», высоко ценили все его произведения. Вот, например, что писал о Бунине столь чтимый им Юрий Айхенвальд:

«Бунин вообще с удивительным искусством возводит прозу в сан поэзии, не отрицает прозы, а только возвеличивает ее и облекает в своеобразную красоту, то одним из высших достоинств его стихотворений и его рассказов служит отсутствие между ними принципиальной разницы. И те, и другие – два облика одной и той же сути. И там, и здесь автор – реалист, даже натуралист, ничем не брезгающий, не убегающий от грубости, но способный подняться и на самые романтические высоты, всегда правдивый и честный изобразитель факта, из самых фактов извлекающий глубину, и смысл, и все перспективы бытия. Когда читаешь, например, его “Чашу жизни”, то одинаково воспринимаешь красоту и строк ее, и стихов. В этой книге – обычное для Бунина. Все та же необычайная обдуманность и отделанность изложения, строгая красота словесной чеканки, выдержанный стиль, покорствующий тонким изгибам и оттенкам авторского замысла. Все та же спокойная, может быть, несколько надменная власть таланта, который одинаково привольно чувствует себя и в самой близкой обыденности, в русской деревне или уездном городе Стрелецке, и в пышной экзотике Цейлона».