Бумажный грааль. Все колокола земли - стр. 1

В его сне на фоне голубого неба прорисовывалось не слово и не фраза; прорисовывались пять белых облаков. Не было никакого самолета с дымовым следом, лишь медленно проявляющиеся облака на четком расстоянии друг от друга, словно созвездие, мерцающее все ярче в вечерних сумерках. На этот раз к ним прибавился далекий шум океана, гулкий и ритмичный. Говард поначалу принял его за звук перемены времен года, напоминающий поворот мельничного колеса. Во сне он знал, что сейчас осень. Облака на небе всегда выстраивались одинаково и означали одно и то же, а сезоны продолжали по очереди сменять друг друга.

Говард зашел на каменную мельницу и остановился перед камином. В спину ударил холодный порыв ветра с океана. От огня не было никакого жара, поэтому он пошевелил угли палкой, которая вдруг оказалась у него в руке. Говард даже не сильно удивился, когда из палки вылезли зеленые ростки и моментально обвили его ладонь.

Огонь, затрещав, выбросил несколько красных угольков на пол. Говард понимал, что это сон и что через пару секунд он опустится на колени, обожжет ногу горячими углями и почувствует боль, несмотря на то, что все это ему снится и огонь уже затухает. А затем он коснется прозрачной жидкости, сочащейся из места ожога, и вкус у нее будет наподобие древесного сока, с запахом сосны. Среди пяти облаков появится послание, из которого Говард узнает свою судьбу; но, когда он выходит наружу, перед ним уже не мельница, а каменный дом у обрыва, где внизу океан бьется о скалы, а наверху небо наливается мраком от предстоящего дождя.

В этот раз он проснулся под звук волн, разбивающихся о берег у мыса Пойнт-Рейес. Рассвет только занимался. Ночевал Говард в своем доме на колесах, припаркованном на пляже Стинсон, всего в нескольких милях от лагеря для автотуристов близ горы Тамалпаис, откуда он выехал вчерашним утром. Сон уже понемногу забывался. Как обычно, Говард не мог вспомнить, почему это сновидение, от которого теперь оставались лишь призрачные намеки на тревогу и ужас, казалось ему невероятно важным. И еще его переполняла странная уверенность в том, что те самые облака вовсе не были настоящими облаками, – это чья-то невидимая рука нарисовала их в небе поверх сновидения Говарда.

Из Пойнт-Рейес он выехал на север, позавтракал в Инвернессе, а остаток полузамороженных анчоусов использовал для рыбалки в большой приливной заводи к северу от города. Над головой кружили чайки, а Говард размышлял о своей работе в маленьком пыльном музее на юге Калифорнии. Помощник куратора, на север он приехал специально, за одним-единственным предметом искусства – японской ксилографией девятнадцатого века, предположительно руки Хокусая.

Рисунок, насколько он помнил, порядком выцвел, а на месте сгибов остались заметные следы – какой-то идиот, видимо, пытался сделать из него оригами. Почти пятнадцать лет назад Говард провел дождливые выходные в доме у обрыва, построенном стариком по имени Майкл Грэм, владельцем ксилографии. Грэм прятал рисунок в замысловатой коробке за камнями очага, хотя в той же комнате на видном месте висели куда более ценные работы.

Кузина Говарда Сильвия тоже была там. Это она догадалась, что из картины на рисовой бумаге много раз пытались сложить разные фигуры. Интересно, спрашивала она, получится ли проследить по сгибам, словно по карте, какую именно форму принимала бумага? После снов о мельничном колесе и очаге Говарду частенько, особенно в последнее время, приходила в голову мысль, что сравнение с картой подходит как нельзя лучше.