Братство идущих к Луне - стр. 18

Выходили около половины восьмого вечера, было еще светло, легкие, невесомые сумерки подкрадывались к поселку, хотя до захода солнца оставалось целых полтора часа. Хорошо выспавшийся и потому оживший Яр прихватил с собой термос с чаем, Ада взяла цветы, а Роман вышел из дома, неся в одной руке пластиковую канистру с водой, и складную табуретку – в другой. Ему трудно было долго стоять, а стоять сегодня придется не меньше часа.

– Ну чего, инвалидная команда, готовы? – поприветствовал всех Роман. – Ада, молодец, и где только такие хорошие нашла? Яр, отлежался? Ну и славно. Давайте выдвигаться, сперва на погост, а потом на холм.

– Слушаюсь, командир, – кивнул Яр. – Ада, откуда цветы?

– С лужайки, которая за ЛЭП, – ответила та. – Ром, я у дороги рвать не захотела. Пыльные. А там чистенько.

– Ну и правильно, – покивал Роман. – Где банка?

– Так там старая была… – Ада замедлила шаг.

– А если спёрли?

– Ой, погодите тогда, я сейчас, – Ада сунула цветы в руки Яру, и пошла к своему дому.

…Разумеется, банку спёрли – хорошая трехлитровая банка в хозяйстве всегда пригодится – поэтому на могиле Аглаи сперва слегка прибрали, потом водрузили на обычное место новую банку, налили воды, и поставили свежий букет. Яр что-то ворчал о дураках и вандалах, которым охота тут шастать, и банки тащить, а Роман и Ада просто стояли и смотрели на скромный, небольшой совсем памятник из диабаза с портретом-медальном. С этого медальона улыбалась им тихой доверчивой улыбкой Аглая, навсегда оставшаяся в золотых своих двадцати пяти годах, улыбалась светло и безмятежно. Фото на керамическом овальном медальоне за сорок три года совершенно не выцвело и не изменилось, и надпись «Аглая Палей, 1955 – 1980» не изменилась тоже, но вот те, кто смотрел сейчас на этот старый снимок, изменились разительно, и не было у них больше на лицах того, что сохранил фаянс. Прежними остались разве что имена.

– Ангел мой, – прошептал Роман. – Ангел светлый…

– Прости меня, – еще тише добавила Ада. – Если сможешь, прости меня.

Ответом им, как и всегда, была тишина, лишь ветер едва слышно, почти беззвучно прошел в этот момент по молодой июньской траве, и тронул листья на растущей неподалеку огромной березе. Березу эту они тоже помнили молодой, едва ли десятилетней – тогда, когда хоронили Аглаю, березу эту почему-то оккупировало несколько ворон, которые принялись орать, как заполошные, и Роман, не выдержав, принялся кричать на них чуть ли не истерически, и швыряться комьями сырой земли, кучей лежавшей рядом с еще пустой тогда могилой.

– Никогда себе не прощу, – произнесла Ада. – Никогда.