Боярская честь. Грани чести - стр. 13
Переодевшись, я стянул длинные волосы в хвост и перевязал их специальным кожаным ремешком. И как-то это действие настолько привычным получилось, что меня аж передернуло. А ведь волосы еще мыть постоянно надо и расчёсывать… Вот же! Надо, наверное, все-таки подстричься. Мода модой, а ходить таким патлатым жуть как неохота.
Оказавшись на улице, я осмотрелся. Не в попытке сориентироваться, а стараясь осознать окружающий мир. Осознать и принять, если это, конечно, возможно.
Оказалось – возможно. Никакого неприятия действительности не было. Скорее, наоборот. Поселок Дёмино был очень чистым и симпатичным. Ровные улицы с добротными домиками, много ухоженных деревьев и кустарников, великолепные дороги и потрясающе чистый воздух. А ещё спокойная, умиротворяющая тишина, нарушаемая редким собачьим лаем и звонкими птичьими трелями.
Постояв пару минут, я глубоко, как перед прыжком в воду, вдохнул, и неторопливо направился в сторону нового дома. Но стоило сделать несколько шагов, как снова начала тревожить боль в животе. Не сильно, но очень неприятно. Хорошо, хоть идти было недалеко. Дома, а точнее – особняки старших семей рода Дёминых – располагались минутах в десяти неспешной ходьбы от местной больнички.
Кстати, к старшим семьям здесь относились не только бояре и их родня, но и так называемые боярские дети – младшие дворяне, по местной табели о рангах. Если провести аналогию с западными титулами, то князья приравниваются к герцогам, боярин равен графу, а боярские дети – местный вариант баронов. Хотя и настоящие графы и бароны на Руси присутствовали. В основном, это были эмигранты или беглецы, получившие право жить на земле Великого княжества с сохранением титулов. Не сказать, чтобы их было много, но и диковинкой они не являлись. Причем некоторые западные дворяне, прожив тут долгое время, от титулов своих отказывались и становились всё теми же боярами да детьми боярскими. Так сказать, окончательно русифицировались.
Усадьба ныне покойного боярина Святослава Дёмина, которая в данный момент являлась домом Маркуса, а теперь, соответственно, и моим, меня не поразила и не удивила. Добротный трехэтажный особнячок. Большой, опрятный, но вполне себе обычный. Разве что сад, в котором росло множество фруктовых деревьев, производил впечатление размерами и ухоженностью.
– Ох, барчук! – раздался из дома удивленный возглас, и на крыльцо выскочила плотная женщина лет сорока, одетая в тёмное платье и белоснежный фартук. Она колобком скатилась по ступенькам и, подбежав, принялась меня аккуратно крутить и осматривать со всех сторон, приговаривая: «Живой, Маркушко. Ой, и наволновалась я, как узнала. Ох, и напереживалась. Вкусностей много всяких понаготовила, снести их тебе хотела, да боярин Иван не велел. Сказал: рано пока. А как рано может быть, если кушать всем хочется? Особенно молодым да пораненным. Как ты, дитятко? Здоров?»