Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - стр. 32
В дверь негромко постучали.
– Не заперто!
Снова вошел тиун:
– Зеркало ты, господине, просил.
– Поставь вон, на лавку.
Исполнив указанье, рядович поклонился, ушел.
А Ремезов с любопытством подскочил к зеркалу – медной… нет, скорей – бронзовой, начищенной до блеска, пластине. Полюбовался собой, благо свет заходящего солнца как раз через оконце и падал… Было на что посмотреть, Павел даже вздрогнул, будто вдруг собственную фотографию увидел. Из далекой юности. С листа отполированной бронзы, чуть прищурившись, смотрел молодой человек, юноша лет шестнадцати – двадцати, точнее судить было сложно. Ну, вылитый Павел! Этакий хиппи – длинные темные волосы до самых плеч были стянуты тонким кожаным ремешком, просторная, с вышивкой, рубаха подпоясана тоненьким наборным поясом… на ногах – Ремезов, кстати, только сейчас обратил внимание – нет, не лапти, а что-то вроде – кожаная плетенка… кажется, это называлось – постолы или поршни.
Полюбовавшись собой – сходство было удивительное! – Ремезов потрогал окровавленную тряпицу на шее. Унялась кровушка-то… Скользнула по шее стрела, а ведь еще б немного – и в горло. И что тогда? Вернулось бы сознание обратно в мансарду, или… Да нет, не вернулось бы – теоретически это было давно уже доказано, а вот на практике проверять как-то не очень хотелось. И тогда, с тем французским студентом… Но там иначе все было – похоже, что сознание Марселя просто-напросто вытеснило Павла, еще до самоубийства. Ну, еще бы – Ремезову-то с чего с балкона вниз головой бросаться?
А вот этот местный товарищ – «боярич», мелкий феодал – что-то пока никак о себе не заявил. Так ведь и тот комсомолец – тоже. Может, тут все дело в интеллектуальном развитии? Почему бы и нет? Проверять, проверять надо, экспериментировать. Эх, скорее бы домой!
Домой… А. что, если… Если сейчас сесть, посчитать, прикинуть…
Павел почувствовал, как его охватил страх! Посчитать, конечно, можно было – даже и в уме, формулы и графики молодой человек хорошо помнил… Но вот приступать к этому делу не хотел – тривиально боялся. А вдруг… А вдруг это все – навсегда?! И тогда напрасно он ждет возвращения, не будет его, и резонанс не наступит уже никогда. Никогда! Страшно представить… И, конечно, надобно бы сделать расчеты… Не сейчас, потом. Утром. Ведь, может быть, ночью он уснет, а проснется уже в мансарде!
Да-да, такое вполне может случиться, и даже – скорее всего. Значит – спать, спать, спать!
Скрипнула дверь:
– Я покушать принесла, господине.
Голос был девичий, певучий, и Ремезов поспешно отвернулся от зеркала, рассматривая возникшую на пороге женщину в длинном, высоко подпоясанном, без рукавов, платье из плотной синей ткани, надетом поверх белой рубахи. Высокая, стройная, с приятным лицом. Судя по легкой повязке на голове, вовсе не закрывающей заплетенные в толстую косу волосы, это все же была девушка, а не замужняя женщина, и явно не из простых крестьянок – на ногах что-то вроде лаптей, только плетенных не из лыка, а из каких-то разноцветных веревочек – на улицу в таких не выйдешь, обувка чисто домашняя. На висках поблескивали подвески – какие, с ходу и не определишь, но точно – не золотые и не серебряные, а браслетики на руках – так и вообще стеклянные, желтенькие.