Борн - стр. 25
Но я не забыла и то, как смеялись родители, показывая мне вещи, напоминавшие о доме. К тому времени я достаточно повзрослела, чтобы понять их ценность. Альбом с фотографиями, церемониальную чашу, которую отец захотел забрать во что бы то ни стало, украшения матери, собственноручно сделанные ею. Каждый раз, когда мы снимались с места и переезжали, начиная все с нуля, отец тут же принимался за дело: ставил палатку, заборчик, разбивал огородик. Мама, внося свою лепту, лечила больных, хотя страны, в которых мы жили, не признавали ее диплом. Было ли это самоотверженностью? Они боролись за свою жизнь, за сохранение своих личностей. Так что, пожалуй, самоотверженностью тут не пахло, но пользу людям приносило.
Должно быть, мой отец держался таким бодрячком ради нас с матерью. Ведь она могла когда-нибудь вернуться на родину предков. Он – нет. Даже людей с нашего острова мы почти не встречали. Истории, которые отец мне рассказывал, по мере их повторения казались все более скучными, хотя теперь я понимаю, что он просто пытался проложить курс к исчезнувшему острову, используя компас своих воспоминаний.
Несмотря ни на что, родители не забывали о моем образовании. Не о школярских знаниях, а о том, что мне действительно бы пригодилось: за что стоит держаться, а от чего – избавляться, за что сражаться, а что – выбросить. А еще – о ловушках.
Однажды мы отыскали место, где наконец обрели покой. Отец привез нас на другой остров. Не такой, каким был наш, даже близко не такой, но то ли от ощущения собственной ненужности, то ли набравшись смелости, отец решил воссоздать прежнюю жизнь. Так мы провели два прекрасных года. Город, в котором можно было жить, пляж для прогулок, ботанический сад, школа, игры с детьми, похожими на меня. Мы обитали в крохотном двухкомнатном домишке, на заднем дворике которого папа построил весельное каноэ с мотором-франкенштейном из деталей, собранных, что называется, с миру по нитке. Мама же стала лечить людей за еду и всякие нужные вещи.
Время от времени до нас доходили новости с материка, из которых следовало, что дела идут все хуже. Мои родители скрывали от меня это сколько могли. До тех пор, когда в один прекрасный день нас не окружили солдаты и не переправили на переполненных паромах в очередной лагерь на материке. Позади остались зеленовато-голубая вода, отцовская лодка и наш домик.
Жизнь неуклонно катилась под откос, все ниже и ниже, пока наконец не осталось даже лагерей. Одни только беженцы, бредущие по земле в поисках уголков, где еще сохранялось разделение на здравомыслие и безумие. На доброту и жестокость, которые зачастую берут начало из одного и того же источника. Отец носил в ботинке нож и по очереди с матерью небольшой револьвер. Нам могли с одинаковой вероятностью встретиться как обгоревшие, слегка закиданные землей трупы в канаве, так и вполне живой фермер с сыновьями, вооруженными дробовиками. А однажды улыбчивый мужчина зазвал нас в свой дом и попытался изнасиловать мать. После чего у моего отца появился шрам на левой руке, и мы отныне старались держаться подальше от больших дорог.