Борджиа - стр. 2
Серия «Рагастены» (Les Ragastens, 1900–1922):
«Борджиа» (Borgia! 1900)
«Трибуле» (Triboulet, 1901)
«Большая авантюра» (La Grande Aventure, ed. 1922)
I. Примавера
Рим! Древняя столица цивилизованного мира спала, придавленная мрачным унынием. Какой-то глубокий, мистический ужас леденил великий город до самого нутра. Рим умолк, Рим молился, Рим задыхался. Там, где мощный голос Цицерона гремел с трибуны шумного Форума, слышалось тягучее пение псалмов. Там, где Гракхи сражались за свободу, всей тяжестью давил мрачный и жестокий деспотизм Родриго Борджиа[1]. И этот Родриго был только одним звеном в зловещей троице, царствовавшей в Городе Городов. Сын Родриго куда больше его самого воплощал Жестокость, а дочь – Хитрость. Сына звали Чезаре, дочь – Лукрецией.
Стоял май 1501 года, заря шестнадцатого столетия. В тот день солнце взошло в сияющем небе. Утро было лучезарным. Безграничная радость пропитала воздух.
Но Рим оставался закованным в лед, потому что священники правили на земле. Однако небольшая кучка любопытных простолюдинов собралась перед главными воротами замка Святого Ангела, крепости, находившейся рядом с Ватиканом, ощетинившейся своими ненавистными башенками. Босоногие, в лохмотьях, в грязных колпаках, они с почтительным восхищением наблюдали за группой молодых господ, которые красовались на площади, громко переговариваясь, раскатисто смеясь и роняя презрительные взгляды в толпу, издалека рассматривавшую их с завистью.
Эти всадники, в накидках из бархата и шелка поверх тонких кирас, проглядывавших иногда из-под шитых золотом развевающихся плащей, съехались на своих прекрасных лошадях к главному входу в замок… Внезапно огромная створка ворот открылась.
Все замолчали, обнажив головы. В воротах показался одетый в черный бархат человек с загорелым лицом, восседавший на великолепном черном жеребце. Он приблизился к молодым господам, выстроившимся в одну линию для приветствия. Человек в черном рассеянно посмотрел на город, который от этого взгляда стал, казалось, еще молчаливей, как будто охваченный новой тревогой. Потом голова всадника упала на грудь, и всадник прошептал несколько никому непонятных слов:
– Эта любовь сжигает меня… Примавера!.. Примавера!… Зачем я тебя встретил?..
Потом он махнул рукой всадникам, и маленький отряд со смехом направился к одним из городских ворот, а в толпе согбенных простолюдинов прошелестели тихие слова, глухо повторявшиеся злобными и боязливыми устами:
– Сын папы!.. Его высокопреосвященство Чезаре Борджиа!..
В то же самое майское утро, в семи лье