Болван - стр. 7
Парни уже выгрузили все, что было в кузове, покурили и, сев в машину, поехали в направлении Глухово. Хозяин дома в белом купальном халате неуклюже одной рукой затворял ворота, параллельно продолжая говорить с кем-то по сотовому.
Ему тоже доставалось от дачников. Правда он об этом не знал. А если б даже узнал, ни капли не расстроился бы, зная, что никогда не пересечется с их миром.
Ребята внизу вовсю плавали, плескали друг в друга водой. До слуха доносились их отрывистые крики.
– Если б у тебя было столько денег, сколько у него, что бы ты сделал? – неожиданно спросила Рита.
Это явно был вопрос с подвохом, и Коля не знал, как лучше от него уклониться.
«Вложить их – спросит: а куда? Раздать бедным – засмеет».
– Да то же, наверно, что и он, – без уверенности сказал Коля и лег на спину, жмурясь от солнца.
– Чтобы тебе все завидовали?
– А почему бы нет? Только поскромнее… чтобы, как говорит твой папа, не замочили вдруг.
Что-то легкое и цепкое шлепнулось ему на живот. Коля открыл глаза и увидел перед собой большого зеленого кузнечика. Вскрикнул и, стряхнув его, как ошпаренный вскочил на ноги. Он терпеть не мог крупных насекомых.
Рита, фыркнув, залилась тихим, коварным смехом.
– Хватит, а! – огрызнулся Коля, подбирая слетевшие очки.
Он гневно посмотрел в искрящиеся насмешкой глаза Риты и в самых мрачных чувствах стал спускаться по крутому склону к реке.
Он был уверен, что никогда больше до конца жизни не заговорит с ней. Уверенность эта, впрочем, растаяла через полчаса.
Ковчег
Толян протянул гостю свою тяжелую ладонь и почувствовал, как тонкие, слабые, точно лапы вареного краба пальцы осторожно пощупали ее.
– Как поживаете? – осведомился Толян, стараясь придать своему обычно грубоватому голосу любезность.
– Слава богу, – ответил уклончивый смиренный полушепот.
– Садитесь!
Отец Савелий мельком перекрестился на икону, плавно, словно боясь нарушить тишину, отодвинул стул и сел за дорогой овальный стол, настолько гладкий, что по нему, кажется, можно было скользить на коньках.
Этот низкорослый, щуплый, даже не то, чтобы старик (до Моисеича ему было дряхлеть и дряхлеть), но какой-то похожий на одуванчик своей беззащитностью ветхий человек вызывал в окаменелом сердце Толяна тень умиления и даже почтительности.
Его худое бледное лицо держало маску скорбной настороженности, словно он от рассвета до заката жил в ожидании страшного конца. Глаза смотрели с затаенным мученическим остервенением. Тонкие губы, обрамленные седой бородой, искусаны до красноты.
– Как ваши дела, Анатолий?
– Да тоже так… слава богу.