Большое собрание мистических историй в одном томе - стр. 21

– На этот раз, – продолжала жена, – хорошо, что зеркало не отражает твоего лица, ты имеешь очень глупый вид, мой милый Эразм. Вообще, ты и сам можешь понять, что без отражения ты составляешь для людей предмет насмешек и не можешь быть настоящим отцом семейства, внушающим уважение жене и детям. Сынок и теперь над тобой смеется и скоро нарисует тебе углем усы, потому что ты этого не можешь заметить. Постранствуй-ка еще немного по свету и попробуй при случае отнять у черта твое отражение. Если ты его получишь, то ты будешь для меня снова желанным гостем. Поцелуй меня (Спикхер исполнил это), а теперь счастливого пути! Посылай время от времени Разму пару новых штанишек, ведь он часто ползает на коленях и ему нужно их очень много. Если ты проедешь через Нюрнберг, прибавь к этому пестрого гусара и пряник, как подобает доброму отцу. Прощай же, милый Эразм. – Она повернулась на другой бок и заснула.

Спикхер поднял маленького Разма и прижал его к сердцу, но тот громко закричал. Тогда Спикхер поставил его на пол и отправился странствовать. Однажды наткнулся он на некоего Петра Шлемиля, который продал свою тень; они хотели странствовать вместе так, чтобы Эразм Спикхер бросал нужную тень, а Петр Шлемиль отражался в зеркале; но из этого ничего не вышло.

Постскриптум странствующего энтузиаста. Что глядит на меня из этого зеркала? Разве это я? О, Юлия, Джульетта! Небесный образ и адский дух! Восторг и мучение! Стремление и отчаяние! Ты видишь, мой милый Теодор Амадей Гофман, что чуждая, темная сила слишком часто и видимо вступает в твою жизнь и, обманывая сон мой прекрасными грезами, ставит у меня на дороге странные образы. Весь полный видениями новогодней ночи, я почти готов думать, что советник юстиции в самом деле сделан из камеди, что чай его был рождественской или новогодней выставкой, а прекрасная Юлия – тот соблазнительный женский образ Рембрандта или Калло, который лишил Эразма Спикхера его прекрасного, верного отражения.

Прости мне это!

Кроме названного выше господина, в кругу моих знакомых не сыщется человека, кого я изучал бы так пристально, но чью подлинную сущность постиг бы лишь настолько, насколько ему было угодно ее обнаружить. Любопытствуя понять, кто он, что представляет из себя на самом деле, как со мной связан и чем для меня и для него обернется наш обоюдный интерес друг к другу, не предопределенный моим выбором и, кажется, непрестанно крепнущий, а к тому же стремясь исследовать людскую природу – впрочем, едва ли мосье де Зеркалье наделен чем-нибудь человеческим, кроме внешнего облика, – я решил познакомить свет с некоторыми примечательными чертами этого господина, в уверенности, что обладаю ключом к объяснению его характера. Пусть читатель не посетует на обилие мелочных подробностей, поскольку предмет моих напряженных раздумий обнаруживает свою суть в ничтожных частностях; пожалуй, трудно предрешать, какая случайная и незначительная деталь сыграет роль собаки-поводыря и выведет нас к истине. Но какими странными, удивительными, противоестественными или невероподобными ни покажутся некоторые мои наблюдения, совесть моя в том порукой, что я буду со священным трепетом относиться к каждому своему слову, будто свидетельствую под присягой, памятуя, что затрагиваю глубоко личные стороны жизни господина, о котором идет речь. Впрочем, нет оснований для судебного преследования мосье де Зеркалье, да если б они даже и были, я ни за что бы не взялся за подобное дело. Я имею к нему претензии лишь потому, что его окутывает непроницаемая тайна, которая сущий пустяк, если скрывает добро, но много опаснее, если за ней прячется зло.