Больше света, полиция! - стр. 7
Теперь он должен молчать. Всегда. И никто не посмеет поднять над клавишами крышку.
Когда несколько дней назад рояль привезли в их дом, муж сказал ей, что очень хочет увидеть ее за инструментом, и она впервые за эти два года закричала. Нет, кажется, впервые в жизни. Она кричала, чтобы он никогда больше не смел говорить ей глупости, не смел никогда!
Он хороший и добрый человек, а мелкие глупости, ну что же, их говорят все люди. И муж – тоже обычный человек как все.
Ей просто слишком посчастливилось в своей жизни узнать необычное. В тринадцать лет за свой абсолютный от природы слух и быстрые руки она стала ученицей знаменитой пианистки. Уже не дававшей в то время концерты, но чьи пластинки можно было купить в любом музыкальном магазине. И через сто лет они будут там продаваться, и через двести… Она оказалась среди людей, где никогда не говорили глупости. Где можно было ничего не говорить, даже когда не играла музыка. Потом нелепая травма локтя навсегда закрыла ей двери в большую музыку, но она сумела все пережить, потому что рядом были эти люди. Был Генри, этот рояль… Теперь, очень скоро, останется только он один.
Она всегда улыбалась роялю, когда приходила в тот дом. Она вообще очень часто улыбалась, но миссис Нордау с первых дней их знакомства назвала ее «несмеющийся ребенок», потому что дальше улыбки дело не шло.
Сама она, конечно же, была смеющимся и громким, вообще, человеком. И Генри тоже.
Занятия как раз заканчивались, когда он возвращался из университета, и он всегда спускался к ним в холл: «У нас опять несмеющийся ребенок? Здравствуй, ребенок!». Потом, с годами, Генри стал ее звать по имени – Марша. Но иногда прорывалось и то, прежнее.
Сегодня она позвонила в лабораторию и отменила утренние эксперименты, но все равно лучше пойти на работу, потому что нельзя все время смотреть на этот праздничный рояль. Как будто он не понимает, что случилось.
Последний раз она играла на нем концерт Брамса, который они готовили для ее первого выступления на большой сцене. Было много гостей и игра всем понравилась. А Генри заявил, что больше всего в исполнении привлекает ее тонкая прямая спина, эстетически дополняет звуки. «Наконец-то ты начинаешь понимать музыку, – сказала тогда миссис Нордау. – Пожалуй, скоро начнешь отличать Шопена от Шопенгауэра».
Конечно же, Генри любил музыку, и неплохо в ней разбирался. Но миссис Нордау так до конца и не примирилась с тем, что ее единственный сын предпочел музыке физику, хотя очень радовалась его научным успехам.
Почему она сказала себе «любил»? Генри ведь жив и здоров. Вот именно, здоров. Боже, какая фантастическая нелепость! Она и сейчас не может найти другого слова, и повторяет себе – нелепость, нелепость. И не понимает, почему сделала то, что сделала.