Большая книга ужасов – 91 - стр. 46
Вдруг сквозь гудение, которое возникло в моей голове, прорвался тихий шепот, но слов я не мог понять. А через мгновение с трудом разглядел тонкую руку, которая протягивала мне что-то каменное, ограненное.
Мозг мой еще не вполне отключился, и я смог сообразить: кто-то нашел стрелку в траве и подал ее мне! Думать не было ни сил, ни времени, поэтому я просто прижал эту штуку к своей ране. Мгновенно стало легче. Силы возвращались стремительно, все у меня внутри и в голове становилось на свои места, я смог свободно дышать, вернулось зрение, слух, и до меня донесся голос:
– Миламиламиламила…
Я оглянулся – да так и сел, где стоял.
Девчонка лет пятнадцати, вроде Коринки. Глаза голубые, длинная русая коса. Одета в ночную рубашку в цветочек, поверх накинут байковый цветастый халат (такие рубашки и халаты обычно в больницах выдают) – само собой, без пуговиц. На ногах кожаные домашние тапочки. Девчонка была неживая, призрачная, я это сразу понял, потому что ее одежда не могла бы сохраниться такой чистой за те шестнадцать лет, которые она здесь провела. Одежда тоже была призрачная. Она навсегда осталась такой, какой была перед смертью…
Я знал, кто она: почтальон сказал, будто у шофера «газели», у того самого, который опустил письмо чуть раньше меня, в Ведеме умерла дочь. Ей было тогда пятнадцать лет, и звали ее Людмила Смирнова.
Я сам видел ее имя на конверте.
Людмила, Люда, Мила… Как только я взглянул на качели, на которых Коринка видела ее тень, бормочущую «Миламиламиламила», сразу догадался, кто это.
Я стоял и пялился на нее как дурак, и мысли у меня были дурацкие. Но я лучше промолчу. Сейчас не время.
Неестественно бледное, словно из воска вылепленное лицо Милы выражало страшное беспокойство, глаза смотрели на что-то, зажатое в моей руке, и она твердила жалобно, словно вот-вот заплачет:
– Миламиламиламила… – И уже совсем с отчаянием: – Миламиламиламила!!!
Я посмотрел на свои пальцы, судорожно сжимающие какой-то остро заточенный черный камень, чем-то напоминающий острие стрелы, и подскочил от ужаса. Болван! Я совсем забыл про Пепла! У меня в руках не просто камень – а камень, от которого зависит его жизнь!
Кинулся к неподвижному псу, приподнял его голову. Она повисла безжизненно, глаза закатились и подернулись мутной пленкой. Я про всех девчонок на свете забыл. Пепел умер! Я его погубил… нет, не может быть! Боль в груди, там, где трепыхалось от ужаса сердце, была такой, что мои мучения после укуса жрущего гриба показались пустяковиной. Я словно бы сам умер, глядя на безжизненное обугленное тело.