Большая игра - стр. 44
– Но пехота.
– Инге, Инге. Мы бы очень хотели ошибаться, но и наши аналитики, и спецы Адмирала прогнозируют серьёзные бои. На том же Телурре есть шерифы и рейнджеры, но они гоняют пиявок и хулиганов. Они хорошие и сильные, они способны на подвиг и готовы зубами рвать за свою родину. Но они никогда не были на войне. Их надо учить. Учить тактике партизанской войны, диверсионной работе. Вы знаете, что это такое? Нет? Вот именно. У нас таких специалистов крайне мало. Нам бы чуть больше времени. А времени, считайте, нет. Кроме того, вот вы говорите – пехота. Ну, выбьет пехота танаров с планеты, а те возьмут, да и ударят своим главным калибром. И к чему тогда всё это? Нет, придётся не просто воевать. Придётся партизанить, как те же айконцы в своё время, или сопротивление Сахая. Сидеть по норам, в лесу, в городах. Наносить беспокоящие, оттягивающие силы уколы и готовить главный удар. В тот момент, когда они будут не в состоянии атаковать планету главными калибрами.
– А для этого нам нужны спецы с Флиграна, которые умеют вести такие войны. Да?
– Да.
Вот этим «да» Пётр Иванович меня наконец-то напугал, но как-то правильно напугал, если так можно сказать. Это не был тот страх, который мама Бонита называла «дурным». Этот страх принёс понимание: надо действовать. И спешить. Как будто тумблер переключило, выводя движки на разгон. Да я не я буду, если этих самых переговорщиков через карантинный флот не проведу!
– Я поняла, – говорю. А что тут ещё обсуждать-то? Понятно, что сейчас вернусь, подниму команду и начнём готовить Аладу. Чего время зря терять?
И вот тут-то я и решилась:
– А можно вопрос? Не по теме?
– Можно, конечно, – Пётр Иванович, похоже, удивился. Но вроде как и облегчение почувствовал, ведь ясно же, что этот разговор ему тяжело дался. Честно скажу, я даже радость на миг испытала – подленькую такую, гаденькую. Мол, как хорошо, что не мне эти проблемы решать! Мне так стыдно за это стало! А с другой-то стороны посмотреть, и правда – что я могу поделать?
Ага, что? Только то, что мне поручили… А ещё всё, что сумею. И потом ещё чуть-чуть.
– Я тут говорила с Рихтером, Франком Игоревичем, и я не понимаю, почему…
У Петра Ивановича лицо такое стало, словно он айгару недозрелую надкусил, и он меня перебил:
– И вы хотите знать, почему при наличии неопровержимых доказательств – вроде подлинных фотографий драконов – его объявили шарлатаном и больным?
– Да, – Пётр Иванович очень хорошо мою мысль сформулировал, у меня бы, наверное, язык не повернулся про Франка Игоревича так сказать.
– Видите ли, Инге. История доктора Рихтера – это трагедия. Он гениальный историк – и он действительно болен.