Богоявленское. Том 2. Смута - стр. 29
– Ну, уж не совестить ли ты меня удумал? Сам то, Маньке часто ли пишешь?
– Хм, – виновато покачал головой Митька.
– Вот, то-то же. Осерчал на сестру, упёрся рогом, а что к чему и не рассудил.
– Чудно, – усмехнулся Митька.
– Чего это?
– Чудно ты, брат, гутарить стал. Вроде ты, а вроде и кто другой за тебя гутарит.
– Ну, будет тебе. Скажи лучше, что наше Богоявленское?
– Да всё то же, Митрофан Спиридоныч богатеет, а народец беднеет. Да мужичков порядком мобилизуют. Ещё Ксения Петровна домой вернулась.
– Ксюша? – удивился Васька.
– Гутарят, кубыть муж сам её привёз.
Это известие встревожило Ваську, разбудило в нём воспоминания и новые надежды, ведь супруг Ксюши теперь на фронте, и кто знает, как там для него всё сложится.
– Вот что, Митюха. Будя тут сидеть. Пойдем лучше в кабак. Ты не смотри на бедность моего жилища, угостить тебя гроши есть.
И отсчитав пятьдесят копеек, Васька потянул Митьку в кабак. Там, купив бутылку водки и три солёных огурца, Васька быстро повеселел и всё оглядывался на входную дверь, будто ждал кого-то.
– Агафья, – подозвал Васька повариху. – Сделай мне фунт пшеничной муки, да фунт мяса.
– Гони тридцать копеек, – грубо ответила та.
– Отдам, не ори.
– Отдашь ты, ко второму пришествию. Будут деньги тогда и приходи.
– Вот курва. Это я для Тоньки, Игоря жены, – объяснил Васька Митьке. – Помогаю, значит, помаленьку.
– Откель он взялся? Ты давно его знаешь?
– Игорь мой друг и надежный наш товарищ, – уклончиво ответил Васька.
– Здравствуйте, товарищи, – послышался голос у Митьки за спиной.
Обернувшись, Митька остолбенел и не мог поверить своим глазам, перед ним стоял…
– Марк Вацлавич? – тихо произнес Митька. – Ты? Но откель ты здесь?
Митьке захотелось броситься к Садилеку, обнять его и, невзирая на то, что давно перерос его на две головы, повиснуть на шее, как в детстве. Но горькие воспоминания того дня, когда они остались с Машей одни на произвол судьбы, брошенные этим человеком, преданные всеобщему порицанию, поднятые на смех, воспоминания о сгинувшем на каторге отце, остановили Митьку.
Протянув руку Митьке, Марк Вацлавич сказал:
– Пойми, сынок, иначе было нельзя. Ведь я бы потянул вас за собой.
Слова Садилека были так убедительны, а взгляд так светел, что Митька ничего не стал спрашивать. Он смотрел на поседевшего и казавшегося сильно уставшим Марка Вацлавича, и невообразимая жалость к нему наполнила Митькино сердце. Он задумался, а легко ли было ему самому все эти годы? И, где он их провёл, в тёплой постели или промёрзлом подвале, на самом дне этой жизни? Имеет ли он, Митька, право судить его? И за эти несколько минут, Митька простил Марку Вацлавичу все свои обиды, копившиеся годами.