Богиня в бегах - стр. 28
Он задумался. Перед ним легонько дымилась чашечка с черным кофе.
Полина с интересом слушала его, лакомясь нежнейшим круассаном и подумывая о том, как бы потом скинуть эти лишние триста калорий. Может, сходить вечером в спортзал?
Не хватало еще растолстеть к приезду Глеба…
История о давней любви звучала приятно, как сказка, но сердца ее не трогала: чужая любовь всегда чужая.
– Вы так и не подошли к ней?
Петр поправил слегка затуманившиеся очки.
– Подошел, но случайно. Однажды осенью я увидел, как она спешит от метро, прикрывая голову сумочкой. Шел сильный дождь. Она была в красном плаще, и от дождя он стал малиновым. У меня был зонтик, это чудо, что у меня оказался зонтик – вообще я их не ношу, потому что постоянно теряю. Я догнал ее и раскрыл зонт, а она взяла меня под руку, и мы пошли рядом. Сердце у меня захлебывалось от радости. Ее рука держала мою, понимаете? Я так мечтал хотя бы полслова сказать ей, а тут такое счастье – она совсем рядом! Только у меня не хватило сил что-то ей сказать. У дверей института она повернулась и сказала: «Спасибо. Как тебя зовут?». Я ответил – Петя Соболь.
Она рассмеялась. Потом я узнал от ее подруги, что она рассказывала, как ее спас от ливня Петя Бобер. Наверное, так меня и запомнила – как Бобра…
– А потом? – Полина уже допивала свой чай.
История, по ее расчетам, тоже должна была скоро закончиться.
– А потом, после окончания института, я устроился журналистом в газету, где ее мама работала старшим редактором. Надеялся, что так смогу стать к Диане ближе.
Петр замер, глядя, как Полина ставит на блюдце беленькую чашечку. Его взгляд стал напряженным.
– А где ваша мама? – вдруг спросил он.
– Умерла, – холодно ответила Полина.
Ей расхотелось допивать чай, расхотелось слушать историю, и Петр это понял.
– Простите, – еще раз извинился он.
– Ничего. Всего хорошего, – сказала Полина, взяла свою сумочку и вышла из-за столика.
У дверей она вынула из прически цветок и положила его на маленький столик, стоящий рядом.
Она привыкла не выказывать неудовольствия перед мужчинами, поэтому сделала это так, чтобы Петр не заметил.
Ее хорошее настроение заметно поникло. Разговоры о маме – больная тема, больная настолько, что Полина никогда сама ее не поднимала. Иногда она просыпалась оттого, что слышала ее голос: та тихонько и неразборчиво звала ее по имени.
Только голос и сохранился у Полины в памяти. Больше она не помнила ничего. Это ранило ее так сильно, что невозможно было даже думать о том, что когда-то она была маленькой и женские родные руки поправляли шапочку на ее голове, умывали ее личико и прижимали к себе. Вместо этих воспоминаний зиял страшный черный провал, и Полина ощущала это как величайшее предательство к той, которая родила ее, любила ее…