Богатыри не мы. Новеллы (сборник) - стр. 18
– Свое? – уточнил Димка. И вдруг с ужасом понял, что он, кажется, уже знает ответ.
На улице оказалось ветрено. Шел крупный мокрый снег, разом делающий одежду тяжелой и неприятно влажной. Может, именно поэтому, несмотря на явно плюсовую температуру, Кузин уже через пару сотен шагов вниз по пустынной набережной почувствовал легкий озноб. Прервав на середине повествование о своем очередном (и традиционно – совершенно гениальном) то ли репортаже, то ли интервью с какой-то восходящей звездой не важно чего, из которого козлы при монтаже опять вырезали самый смак, он, расстегнув куртку, принялся перематывать свой ангорский шарф. Майк терпеливо ждал, облокотившись о чугунные перила моста, и молча дымил очередной – бог знает какой уже по счету – сигаретой. А добив ее до фильтра, зажег новую прямо от окурка предыдущей. Димка к тому времени как раз закончил с шарфом и теперь совершал вращательные движения шеей в разные стороны, дабы убедиться в качестве намотки. Он уже открыл было рот, чтобы велеть другу не частить, но, неожиданно сам для себя, попросил:
– И мне дай, что ли…
Постояли еще. Подымили в тишине.
– Ну, и что скажешь? – не глядя на друга детства, спросил Майк.
Кузин щелчком пальцев выбросил окурок, тщательно прицелившись в фонарный столб и, разумеется, не попав.
– С одной стороны, конечно, чушь полнейшая, несусветная, антинаучная. Страшные, блин, сказки нашего городка. Аборт мифологического сознания. Но с другой… – он запнулся, воровато глянул по сторонам и, понизив голос, уточнил: – Слушай, а ты к этим не ходил?
– К кому?
Димка яростно засопел, словно до последнего не решаясь произнести роковое слово, и все-таки выговорил:
– Ну… к попа́м…
Он явно ожидал взрыва, поскольку уж кому-кому, а Кузину антиклерикальные настроения Майка были хорошо известны. И тем страшнее, безысходнее для пухленького жизнелюба оказалось короткое и глухое:
– Ходил. Позавчера.
Вновь наступила тишина, нарушаемая лишь приглушенным шорохом автомобильных протекторов где-то за домами на противоположном берегу. Потом визгливо, заполошно залаяла собака, но почти сразу же заткнулась, как будто смутившись отчаянной неуместности своего поведения.
– Иииии?.. – не выдержав, протянул Кузин, осторожно, точно выглядывающий из норы сурок, готовый при малейшей угрозе нырнуть обратно.
Майк согнал перчаткой воду с рукава пальто, посмотрел на мокрую черную кожу, блестящую в свете фонаря, и невесело усмехнулся:
– Бесполезняк, Димыч. Мало того, что я себя чувствовал полным идиотом, так еще и… – Майк неожиданно обернулся и с какой-то отчаянной злобой заорал, заставив друга испуганно дернуться: – Вот скажи: даже если вся эта херня и взаправду, какие у меня грехи могут быть?! Чтобы – вот так?! Я что, убил кого? Ограбил? Родину за десять центов Госдепу США продал?! В чем я – я! – виноват перед боженькой и уж тем более – перед этим гадом?! Который матери жизнь поломал, надо мной почти двадцать лет измывался и даже теперь, сдохнув, покоя не дает! Из меня же с самого раннего детства веревки можно было вить, просто сказав: «Ну что ты ведешь себя, как отец»? Я ж до уссачки боялся не то что внешне – хоть в чем-то быть на него похожим! Хоть капельку!!! – отчаянный вопль Соколова сменился рыдающим, захлебывающимся кашлем.