Боевые потери - стр. 38
– Что же ты, бабушка, творишь!? Смерти ищешь?! Посадить меня хочешь?!
Она в слёзы и ко мне, встала около двери и давай кланяться мне.
– Помоги ты мне еще раз, ради Христа, добрый человек. Помоги в последний раз, перевези на ту сторону моего третьего сыночка.
«Сыночка? Ах вот кто она такая. Мать… Перевезти третьего?»
Внутренне ужасаясь, я иду за бабкой (получается, что бабушкой Севы). На обочине дороги, прямо в пыли лежит третий покойник и даже без савана. Одет он в старый коричневый костюм, какого-то чудного, старинного фасона. Но главное лицо – лицо у него то же самое, что и у тех остальных. Три трупа – три близнеца.
– Фу, нет, увольте меня от этих дел. Я вам Харон, что ли?
Бабка заплакала громче, запричитала, слезы по её щекам покатились размером с ягоды чёрной смородины. Жалостливо она плакала, выла в голос. Бухнулась передо мной на колени и поползла, протягивая свои обвитые венами, скрюченные артритом руки к моим ботинкам.
В общем, неудобно было оказываться, я согласился, хотя и ругал себя, мысленно, на чём свет стоит. К покойнику в нагрузку я получил ворох какой-то скверно пахнущей тухлым лесом ветоши и сумку с яблоками – мелкие, побитые, явно падалка.
Ну подъехал я к дому друга. Мышевы меня ждут. Показал я Севе покойника, объяснил ему всё и про бабку, и про батюшку, а он посмотрел на меня этак неприязненно и нагло так спрашивает:
– Ты что, один приехал?
– Конечно. Ты что, меня не слушаешь? Я же твою бабушку встретил и вот, – я показал на его мёртвого дядю.
– Она мне не бабушка!!! – крикнул гаубичным выстрелом Сева.
– Да ты что орёшь-то? – возмутился я.
Мать Севы, увидев, что я привёз вместе с покойником, то что мне бабка в нагрузку всучила – ветошь, полугнилые яблочки, – сказала, как кипятком обожгла:
– Ты что же это привёз? Мы тебя кормим, крышу на головой дали, а ты? Где нормальные гостинцы, где? Где как у людей принято, где? Много ты себе позволять стал, парень!
– …Вы с ума сошли? Какая крыша? – я, конечно же, растерялся от такого несправедливого обвинения. Ну что это, в самом деле? Я им в похоронщики не нанимался. Горб себе каждую ночь ломаю, машину свою в катафалк, можно сказать, переделал, а меня куском хлеба попрекают. Да идите вы! – Знаете что, если я вам не угодил, то я сейчас же уезжаю. И не надо на меня орать, за постой и еду я вам заплачу, не сомневайтесь. – Само собой, я обиделся.
Сева, поняв, смекнув, что палку они с мамой перегнули, сказал:
– Погоди.
– Ну что?
Видно, что ему неудобно, но пересилив себя, Сева продолжил:
– Погоди, не уезжай. – И матери сказал: – Мама, ты не горячись, иди в дом, я сейчас. – Марина Николаевна, закусив губу, забрав ветошь и яблоки, ушла, но я слышал, как она себе под нос бормотала: «Я ему покажу, ишь какой быстрый. Что привёз-то? Гниль одну». – Слушай, – Сева снова обратился ко мне, – извини мать. Видишь, она не в себе. Да и я тоже… Не серчай, друг, оставайся. Переночуй хотя бы эту ночь, ну куда ты сейчас поедешь, уже девятый час. А завтра решай, никто тебя не гонит, одолжение сделаешь, если останешься.