Близорукая любовь - стр. 28
– Очень интересно, – вежливо сказала Люба.
В этот момент дверь с треском распахнулась, и спиной вперед в нее влетела Зоя.
– Я тебе сказала, что нужно ставить дренаж! – взревела она грозно, обращаясь к невидимому Любе собеседнику, предположительно оставшемуся в коридоре. – Без дренажа рана стопудово нагноится! Откажешься – мне не жалко, можешь лежать, гнить сколько хочешь! Нет, гний! То есть гней! Короче, ты меня понял. Иди пока в палату, я тебя вызову, как перевязочная освободится. – Она наконец развернулась. – О, Любаня, привет! Какими судьбами? Слушай, ты же у нас филолог, как будет правильно от «гнить»?
Люба задумалась:
– Вроде и нет такой формы.
– Это специально, чтобы люди друг другу гнить не желали, – заметил Колдунов. – А ты знаешь, что к нам спустился ангел с нектаром и амброзией?
Зоя кинула на него тяжелый взгляд:
– Ты, Колдунов, поаккуратнее! Пятеро детей у тебя, забыл?
– Бог с тобой! Я просто хотел сказать, что Люба нам поесть принесла. Садись скорее, все горячее еще.
– Другое дело.
Зоя бросила на стол пачку историй болезни и стала мыть руки.
– Они там совершенно охренели, – сказала она мрачно, положив в тарелку фаршированный перец. – Так меня выдрали за плохое оформление документов, что я до сих пор распрямиться не могу. Главное, если бы хоть по делу было, а то цепляются ко всякой фигне. Тут подписи нет, тут обход завотделением не записан. Подождите, говорят, сейчас мы вас особо круто рублем наказать не можем, но уже придумана новая форма оплаты труда, и большая часть зарплаты будет теперь распределяться на усмотрение администрации. Тут-то мы вас научим родину любить. Создадим специальный экспертный отдел, который будет определять, кто как работает и кому сколько начислять денежек. Я говорю: вам мало дармоедов? Вы уж сразу тогда начните нас под конвоем на работу выводить. Парочку надзирателей приставьте к каждому доктору, пусть смотрят, чтобы он все графы ваших идиотских документов заполнял и ни в коем случае денег не брал с пациентов.
– А я ведь еще помню благословенные времена, когда история болезни писалась для врачей, а не для страховых компаний, – мечтательно сказал Колдунов. – Когда история заводилась для того, чтобы врачи понимали, что происходит с пациентом, и отслеживали динамику. Исследователи потом использовали истории в научной работе. И то мы стонали, что много бессмысленной писанины. А сейчас история болезни служит, кажется, одной-единственной цели – чтобы страховой компании было к чему прикопаться и снять денежки. Любой специалист понимает: когда он заводит историю, он заводит прежде всего компромат на самого себя. Поэтому он отражает там не то, что на самом деле происходит с пациентом, а то, что должно быть, чтобы страховая оплатила случай. Меня раз вызывают к начмеду. Сидит там наш зам по экспертизе, девка эта полоумная, которая за всю свою карьеру ни одного больного не вылечила, и важно так заявляет: Ян Александрович, вы совершенно не умеете оформлять истории болезни! Я спокойно так ей отвечаю: деточка, я истории писал, когда еще твоя мама с твоим папой знакома не была, и написал их за свою жизнь столько, что, если бы я их не писал, осталась бы цела большая березовая роща. А она открывает передо мной историю с таким трагичным видом, что я даже испугался. Неужели, думаю, я в пьяном виде выдал какой-нибудь нецензурный текст? Смотрю, нет, вроде все нормально. В чем дело, спрашиваю. – Колдунов сделал эффектную паузу и закурил. – Оказывается, я, о ужас, написал: санация раны.