Блики, или Приложение к основному - стр. 27
– Ну и что?
– Да ничего. И Юлька тоже… Может, как-нибудь, когда уснут, поменяемся местами? Кайф, старичок… ты представляешь?
– Беги, беги, – говорит Иван. И говорит: – Зачем только из медиевистов в археологи переметнулся…
– Надо было, и переметнулся.
– Трепался бы про Меровингов, голову девкам морочил… Хотя тебе без разницы, про что болтать…
Сам себя в коридоре Илья оставил, голову лишь просунул в комнату. Громко хохочет. И говорит:
– А как насчёт групповичка? Устроим?.. Э-э-э, толку-то с тебя… Садись, строчи буколики-георгики, Феокрит-Гесиод сибирский… бота бегемота, – и исчез, исчез со смехом.
Хлопнула дверь. Прошло минут пять. И:
– Валя! – конспиративно ухнул двор.
На кухне кастрюля об стену, наверное, стукнулась: бух-х! – и об пол после: бах! – и по полу ещё прокатилась: дяк-дяк-дяк! От резкого, неожиданного звука такое ощущение у Ивана, будто там, внутри, сорвавшись с полки, упала, охнув, его душа. Вопль-отбой протрубила Марина, стала дверь баррикадировать.
«Нас напротив, во-он – как та сосна – так же вот через дорогу, Мелеховы жили. Ещё и нас зажиточнее были. Курей – тех, правдыч, не держали, а не держали потому, хлопец, что батька ихний табаку не нюхал. Кино-то было, Гришку, поди, видел?.. Товарищ мой, ближайший самый, да. На Дон-то апосля они перебрались, когда Котовский спьяну хату ихнюю пожёг. Ох и бандюжный был, не дай и Бог. С приятелем со своим, с Пархоменкой, охты-мохты, соберутся, четверть горилки вольють себе за воротник, в дорожку столько же ещё прихватють, поцепляють шашки на бок, кубанки на затылок, глаза на лоб и – бей своих, чтобыч чужие боялись. Одного и уважали только. Был там такой, атаман кошевой, Кочубеем звали. Да нас с Гришкой не касались…» – «Да. Да. Но за кого ж ты воевал, Кирсан Иваныч, я не пойму?» – «А за тех, кто словит, хлопец, за тех и воевал». – «Но ты же говорил, что ты герой Гражданской». – «А разве нет? Ты повоюй под разными-то стягами, под командирами-то разной масти походи… нагрузка шибкая на голову…»
– Ва-ля! – двор уже громче и настойчивей.
Поднялся Иван с дивана, подошёл к окну, рукой махнул, в окно не глядя, и подумал:
«Сивков и Синкин».
II
Тысяча девятьсот сорок третий год. Шестнадцатое мая. Тисецкий военный госпиталь. Старое трёхэтажное кирпичное здание под крутой зелёной четырёхскатной крышей. На втором этаже одно из окон, что смотрят в давно уже оживший после зимы сад, распахнуто настежь. В саду щебечут птицы.
Пять часов утра, едва ли больше, но уже светло. Входит в палату тихо, как кошка, медсестра Катя. Чувствует Катя лёгкое веяние сквозняка, обегает палату взглядом, обнаруживает причину и сразу же направляется в дальний угол, чтобы закрыть окно. Закрывает. Поворачивается. Справа от Кати койка с голой сеткой. Слева на койке… Откидывает Катя одеяло и видит подлог – рулетом свёрнутый матрац. Брови у Кати ползут вверх.