Билет в Зазеркалье - стр. 37
Инна сдержала вздох, а ведь сын прав: он в самом деле уже большой. В конце декабря ему исполнится десять.
Что, конечно, не отменяло того факта, что для нее он всегда будет ее маленьким сыночком. А для отца…
Для отца он всегда останется этим уродом.
Шевеля губами, Женечка продолжал чтение, Инна, наблюдая за ним, вдруг поняла, что глаза слипаются: день был крайне суматошный.
Но тут ее привел в чувство вопрос Женечки:
– Он тебе нравится, мамочка?
– Кто? – встрепенулась Инна, а сын, по-прежнему смотря в книгу, уточнил:
– Сосед Тимофей.
Инна вместо ответа снова поцеловала мальчика, на этот раз он не сопротивлялся, удовлетворительно заметив:
– Значит, нравится, мамочка. А он теперь будет моим папой?
Инна, поджав под себя ноги, уселась на кровати, и мягко, но настойчиво забрав у сына книгу, положила ее на одеяло.
– Золотце, у тебя ведь уже есть папа…
Женечка, поморщившись, ответил:
– Но ведь он нас не любит, мамочка? А зачем нам такой? Не лучше ли завести нового?
Вопрос был хороший: в самом деле, не лучше ли? И что, собственно, было препятствием? Как говорится: сорок пять – баба ягодка опять. Только ей вот должно исполниться пятьдесят, но разве это что-то меняет?
Внезапно в голову пришла зловещая мысль о том, как будет звучать эта расхожая залихватская присказка о сорокапятилетней бабе-ягодке на немецком…
– Ну что ты, золотце, – попыталась перевести тему Инна, – родителей ведь не выбирают. Да, наш папа не идеален, это верно, однако его уже не изменишь…
– А зачем он нам тогда такой вообще нужен? – продолжил спокойным, каким-то даже чересчур спокойным тоном Женечка.
Действительно, зачем? Ведь сын прав: пока не поздно, надо было уйти, порвать с этой жизнью, которая никогда, собственно, и не была ее жизнью, а была жизнью Геннадия, и начать свою собственную.
Пусть даже и в пятьдесят.
Главное, с тем человеком, которого полюбит она сама и который полюбит ее. При мысли об этом она почему-то вспомнила поцелуи с соседом Тимофеем в кабинете. Спрашивается только, отчего?
– Ну, понимаешь, лучше все же такой, чем какой-то иной. Ведь новый может оказаться хуже…
Инна сама знала, что объяснение это для идиотов. И пусть у ее сына синдром Дауна – идиотом Женечка не был точно.
– А вдруг он окажется лучше, мамочка?
Да, вдруг? Инна поняла, что ей нечего возразить. Все последние годы, не менее десяти, а, быть может, и все пятнадцать, если даже не двадцать, она, вместе с Геннадием становясь богаче, могущественнее и влиятельнее, с той же поразительной скоростью теряла то, чего раньше, в те времена, когда они ютились в общежитии или, полные надежд, начинали свое первое дело, у нее было в избытке: