Бездна зверя - стр. 21

Чуть позже отцу подкинули вахту на целых шестьдесят дней. Полагаю, ему непросто далось это решение, тем не менее, обещанные деньги перевесили все остальные трудности — вынужденную завязку, два месяца плохого сна на продавленной койке в строительном общежитии и долгую разлуку со мной. Пускай он никогда не говорил этого напрямую, но последнее грызло его сильнее всего остального. Мы оба были лишены женской ласки, и оба до смерти нуждались друг в друге. В этом смысле мама поступила мудро, иначе бы отец спился окончательно. Но его волновала моя судьба, и ради меня он держался почти стоически. Приняв окончательно решение о двухмесячном отъезде, отец в первую очередь испугался за меня. Он заявил, что с середины июля до сентября я поживу у тётки в Барановичах, а затем вернусь в школу и уж там как-нибудь сам дотяну до его возвращения.

Я, хоть не был в восторге от такой затеи, перечить отцу не стал. Мы распрощались на Белорусском вокзале, и я покатил к своему временному пристанищу. Тётка моя жила в небольшом селении — что-то вроде посёлка городского типа, где соседствовали вялые бревенчатые дома, двухэтажные бараки и несколько пятиэтажек. Здесь с одинаковой вероятностью можно было встретить на дороге гусей, скрипучую телегу, запряжённую хромой лошадью, и новёхонький «Джип», где кутила молодёжь с последними моделями сотовых телефонов. Я поселился на втором этаже тёткиной хаты, которая по местным меркам являла собой золотую середину между нищенским существованием и зажиточностью. Меня приняли с распростёртыми объятиями, но не столько по доброте душевной, сколько зная о моей хозяйственной жилке, потому с первого дня я в качестве рабсилы был припахан ко всем возможным видам работ: рубил дрова, обдирал старую краску со стен дома, прокладывал паклей щели, обрабатывал морилкой древесину.

Строго говоря, вся эта кипучая деятельность должна была распределиться на двоих. У тётки имелся родной сын — Юрка, старше меня годом. Однако приноровить Юрасика к какому-либо делу казалось сложнее, чем обучить медведя танцевать. У него всё начисто валилось из рук. Как выражалась тётка, он был бездарем во втором поколении, имея в виду Юркиного отца, который быстро отвалился из семьи, а ему на смену пришёл отчим, дядя Миша. Он-то и отгрохал дом и хозяйство, но с наступлением непростых времён пустился на заработки в Минск, где и пропадал по полгода.

На Юрасика я не злился, поскольку впервые за долгое время у меня появился какой-никакой приятель. Его шутки-прибаутки нивелировали полнейшую беспомощность в тяжёлом труде. Днём мы вытаскивали вёдра с краской, длиннючую лестницу, кисти. Я малевал, а Юрасик стоял на страховке и развлекал меня анекдотами. За неимением других увеселений, он был почти бесценен. Вечерами Юрка убегал в местную компанию и тянул меня с собой. Я ходил без особой охоты и иногда предпочитал оставаться в одиночестве с книгами. Отчасти мой выбор был обусловлен привычкой и потребностью в уединении, отчасти тем, из кого та компания состояла. Она была на редкость разношёрстной и включала в себя сельских детишек из вполне благополучных семейств, сосланных на лето городских белоручек и местную шалупонь, которая с ненавистью и подобострастием заглядывала в рты и тем, и другим. Я не вписывался ни в одну категорию, всегда оставаясь особняком. Их разговоры и шутки, мало отличавшиеся от шуток и разговоров Юрасика, быстро утомляли меня. За весь день мне хватало одного Юрки, который и так доставлял мне, как по заказу, все свежие сплетни. Мусолить по второму кругу, кто сколько выпил, с кем сосался и кому залез в штаны, не доставляло мне никакого удовольствия. К тому же в компании все курили, кроме меня. Остальных это скорее раздражало, а я раздражался от беспрерывно летящего сигаретного дыма. Даже девчонки посасывали тонкие пахучие сигаретины, делая вид, что они уже достаточно взрослые, чтобы курить, но не окончательно распустившиеся, чтобы делать это взатяг.