Без права на ошибку - стр. 37

Он взял протез, сунул обрубок в его мягкое гнездо и надежно охватил ногу ремнями. Подвигал, сгибая-разгибая в колене, вращая в бедренном суставе, подрыгал, пытаясь стряхнуть протез, – но тот сидел крепко, слитно с ногой, словно всегда тут и был. Добрынин поднялся, постоял немного у стены, чуть касаясь протезом пола, но неприятных ощущений не почувствовал. И вдруг, словно в омут головой, резко выдохнул – и широко шагнул вперед, в центр комнаты. Нога подломилась, и Данил, неловко взмахнув руками в попытках поймать равновесие, боком повалился на пол.

Он знал, предчувствовал, что будет больно, но не представлял, до какой степени! В обрубок будто разом вогнали сотню острейших раскаленных гвоздей! Нога горела огнем, что-то там подергивалось, в чашечке протеза, словно ходила сведенная судорогой мышца, хотелось сейчас же снять его, освободить обрубок и сунуть его целиком в прохладную воду фонтанчика! Однако Добрынин уже обещал себе, что сегодня обязательно опробует свою новую ногу. Будет тяжело, кто спорит. Может быть, даже невозможно. Но деваться ему было некуда.

Он дополз до окна, оперся о подоконник, поднялся, постоял немного, решаясь, и медленно-медленно, опираясь о стеночку, сделал коротенький шажок, осторожно перенося на протез всю массу тела. Чуть скрипнула резина набойки, упираясь в деревянные доски пола, нога тяжело заныла, ее пекло, будто на раскаленной сковородке, но все же он сумел сделать свой первый, самый трудный, шаг.

Следующие два месяца он потратил на то, чтобы приучить свой обрубок к боли и нагрузкам. Нежная ткань культи должна была огрубеть, закалиться, превратиться в сплошную непрожимаемую и нечувствительную мозоль – только тогда он сможет использовать правую ногу, и только тогда можно будет начать второй этап тренировок.

Эти месяцы слились для него в один мучительно длинный период, полный тяжелого труда и жуткой боли. Три раза в день, строго, так же как и тогда, когда он занимался массажем, Добрынин ходил. Сначала – по стеночке, еле сдерживая стоны и помогая себе отборными трехэтажными словопостроениями, затем – оторвавшись от нее и ковыляя по самому центру комнаты, чтобы, не дай бог, не появился соблазн опереться о подоконник и отдохнуть. Три часа в день он изводил себя ходьбой, час – тренировками, и еще час, вечером, перед самым сном, – массажем, который раз от разу становился все жестче и жестче. Нога, отвечая на нагрузки, горела адским пламенем. Словно тысяча отборных чертей, выбравшись из пламени ада, терзала ее раскаленными крючьями, ввинчивала в кость шурупы и пилила тупыми пилами. Особенно усиливалась боль по вечерам, когда он валился на постель, без сил после дневных мучений. Он попробовал колоть обезболивающее и даже сок заглота, но быстро понял, что смысла в этом нет. Нога становилась деревянной, бесчувственной, а ему наоборот нужно было ощущать ее, чувствовать работающие мышцы, контролировать свои движения.