Без памяти в тебя - стр. 37
Во-вторых, в частной охранной компании Полины Домбровской, где он работал, были строго-настрого запрещены отношения с клиентами (как и в любой другой, уважающей себя охранной компании), а значит, Руслану стоило либо выкинуть из головы даже мысль затащить её в койку, либо расстаться с работой (единственной, что с его послужным списком и военной специальностью удалось найти).
Но и это была не самая большая проблема.
В-третьих, ей было всего восемнадцать, а ему двадцать четыре. По сравнению с ним она была неразумным подростком, что, конечно, не ново (когда-то девочек выводили в свет в пятнадцать лет) и она совершеннолетняя, но всё равно Руслан видел себя злым матёрым волком, готовым её растерзать, а её невинной Красной Шапочкой и это его, мягко говоря, напрягало.
В-четвёртых, она — Альбина Арбатова, а он… у него ни родины, ни флага. Что он может ей дать? Ну, кое-что, конечно, может. И даже уверен, ей понравится. Но перейти из разряда охраны в разряд постельных игрушек — так себе перспектива.
Был и ещё один пункт, пятый, в его длинном списке «против», что лишал его права даже думать об Альбине Арбатовой, не то что безрассудно вожделеть, но его Руслан не озвучивал даже мысленно.
«Скрывайте даже от себя, — имея в виду мысли о запланированной операции, говорил инструктор по спецподготовке, что тренировал их элитное, чтоб его, секретное, мать его, подразделение. — Иначе ваши мысли выдадут вас невольно: случайным жестом, брошенным невзначай взглядом, нахмуренными бровями, незаметной паузой в разговоре. Я научу вас как, — добавлял он. — Это проще, чем кажется».
И учил. А Руслан — учился.
И научился.
Складывать простые числа, чтобы сосредоточиться.
Смотреть в переносицу, а не в глаза, чтобы выдержать любой взгляд.
И не думать, о чём нельзя думать, забивая голову, например, дедовскими байками.
Сейчас, глядя на абсолютно белый потолок, он представлял плафон Шагала в парижской Опера.
— Плафон — это не абажур на лампе, — щёлкнул его по маленькому носу дед, когда тот задрал голову (Руслану тогда было лет десять, может, двенадцать), — это расписной или лепной потолок. В 1964 году в парижскую оперу пришли более двух тысяч зрителей, чтобы посмотреть на открытие плафона, расписанного Марком Шагалом. Люстра под потолком была погашена, — рассказывал Руслану дед, — на сцену вышел весь кордебалет, оркестр исполнял «Юпитер» Моцарта, любимого композитора Шагала. А потом люстра зажглась — и все увидели новый плафон Опера.
— И как тебе? — зачарованно смотрел на деда юный Руслан.
— Херня, — скривился дед. — Ты же видел Шагала? Детские рисунки. Наивно. Коряво. Но на фоне нафталина парижской оперы — ничего, свежо, я бы даже сказал, нарядно.