Бетонная агония - стр. 15
А потом я понял: это не ненависть, ненависть я знаю, она выглядит по-другому. Я вижу её в глазах учителей, когда кто-то забывает отвечать по стандартам, родителей, каждое утро и каждый вечер, старшеклассников, когда они грабят тех, кто помельче, своих друзей, когда начинаешь расспрашивать их об этом.
Ненавистью пропитано это место, этот город, весь мир, и мы все слишком хорошо знаем, что такое ненависть. Она в воздухе, в мыслях, в поступках и будто бы в самой коже, а это – совсем другое.
Превосходство, вот что это, притом, не аристократичное, скорее, превосходство некроза над обескровленной плотью. Следователь мстил Паттерсону, хотя даже сам этого не осознавал, и не знал, за что именно мстил. Это было видно в его глазах.
– Сядешь и не выйдешь, – говорил он, – сядешь и не выйдешь, тварь. Я тебя навечно запру.
– За что?…
Сквозь всхлипы и вздохи, с самого низа страданий раздался едва слышный голос Паттерсона. Тихий, безнадёжный, цепляющийся за призрак последней соломинки.
– За то, что ты в этой стране живёшь! – немедленно отозвался следователь под общий громкий хохот, – А ну встал и пошёл!
Спины заслонили мне обзор, свет погас, послышался скрежет стула и скрип плотно сжимаемой кожи. Я отшатнулся от щели, протёр глаза, отряхнулся.
Теперь запись была у меня в кармане. Не знаю, что бы я с ней делал, куда бы я с ней пошёл, и пошёл бы ли, но она была. А даже если бы и не было, я бы итак всё запомнил.
Только рассказать бы никому и ничего не смог, да и не стлал бы. Если я отнесу это в газету, её закроют, если я дам послушать это кому-то из тех, кого знаю, меня заберут. Если я дам послушать это Иуде Искариоту, при этом напишу ему свой адрес, школу, имя, фамилию и так далее, и вскользь упомяну об этой записи при своих родителях, я на сто процентов уверен в том, кто первым добежит до отделения полиции.
«Для себя», такой вывод я сделал, когда в спешке уходил из коморки, заметая за собой следы. Для себя, чтобы не забыть, не строить иллюзий, не расслабляться, всегда быть начеку. Если вокруг нет угрозы, значит недостаточно хорошо смотришь, и даже самый слабый лучик надежды всё равно остаётся призраком.
Об этом знаю я, знают они, остальные меня не заботят.
Рефлексы сработали сами собой. Коморка закрылась тихо, рекреация пронеслась перед глазами в мгновение ока. Даже быстрее, чем я успел привыкнуть к свету, при этом я почти забыл о шуме. Мне было так важно побыстрей оттуда убежать, что даже страх пустых коридоров остался где-то в том чуланчике, рядом с недокуренной сигаретой.
Ну и чёрт с ним, я должен их опередить, появиться внизу прежде, чем пронюхают наши сердобольные учителя. Прежде, чем Паттерсона выведут вниз.